Было решено, что я прибуду на место заранее – не меньше чем за час до назначенного времени, предыдущим поездом, и буду ждать напротив задней двери третьего вагона. Сандрин стоит только выйти, чтобы оказаться прямо передо мной. Хотя, скорее, она выберет другое решение – она не приедет, и это будет означать, что между нами все кончено. Имя моего поезда-ориентира словно определяло то состояние духа, в котором я, вероятно, буду находиться в решающую минуту – он назывался КРАХ.

Мы также продумали наши действия после конца света. Как только ЗЕВС исчезнет в туннеле, не оставив мне Сандрин и лишив меня надежды на еще 20 или 30 лет совместного будущего, я должен буду пойти в кино, или в кафе – куда угодно, но в любом случае вернуться домой не раньше, чем на следующий день, чтобы дать ей время упаковать вещи, забрать свои книги из домашней библиотеки, взять кое-какие безделушки, которые своим присутствием помогут ей поставить новый спектакль в уже несколько обветшалом театре ее жизни. Наверное, именно перспектива этих потерь пугала меня больше всего. Вдруг осознать, что в картине моего мира, которую я считал незыблемой, есть пробелы и бреши. Вернуться домой к нами оказаться у себя.

Между тем, все шло к расставанию уже давно. По правде говоря, мы хоть и жили вместе, но друг без друга. Когда это началось? Два года? Три? Сейчас этот нарыв прорвался, но сколько времени инфекция тлела в нас? Сначала она поразила наши тела. После любовного соития мы чувствовали себя совершенно разбитыми. Да и удовольствие теперь ускользало от нас, об этом оставалось только мечтать. Порой, так и не дождавшись желанного мига, мы переносили в сон свою неудовлетворенность. Все чаще, по вечерам, завершив свои дела, дочитав последнюю главу в книге и последнюю статью в журнале, погасив свет, мы в который раз с облегчением, замаскированным под сожаление, соглашались, что уже слишком поздно, чтобы заниматься любовью. Да, вот так, незаметно, мы перешли от чувств к благоразумию.

И сегодня именно оно диктовало нам свои условия. Оно предписывало нам назначить фальшивое свидание, свидание, в которое ни она, ни я не верили. Свидание-мираж. Ложь. Чтобы разом покончить со всем.

И это происходит прямо сейчас.

КРАХ скрылся в туннеле, и ничего больше не защищало меня от ЗЕВСа, который менее чем через десять минут даст мне ответ на мой вопрос, незаданный, и, в сущности, уже ненужный.

Над моей головой погасли светящиеся таблички с названиями станций, и ночь завладела мной, как будто огромный зев поглотил не только поезд, но и луну со звездами. И солнце. И надежду. Теперь уже ничего не исправить. Мое сердце с трудом толкало по венам вялую кровь. Будет чудом, если я это переживу. Но вот насчет того, чтобы начать с начала… Даже если ЗЕВС вдруг протянет мне на своей ладони Сандрин, я не буду знать, что ей сказать, чем ответить на ее доверие. Одно я знаю точно: слова, которые обычно говорят в таких случаях, для меня запрещены. Разочарование в глазах Сандрин причинит мне худшую боль, чем все переживания последнего времени. Пожалуй, будет лучше, если она не приедет. Вместо того чтобы спасти нас, это свидание нас окончательно погубит. Мне следовало бы уйти. Уехать. Она выйдет на перрон и не обнаружит там никого. Она вернется домой, и я открою ей дверь. Так, у меня будет время, чтобы собраться с мыслями. Это именно то, что мне нужно больше всего: время.

Но я не двинулся с места. Я был скован пространством станции, был заложником кадра. Как актер в свободный день за сценой пустого театра. Сытый по горло запахом пыли, пота, клея для декораций, утомленный пылающими разноцветными софитами, он уже решает уйти, как вдруг занавес поднимется. Публика аплодирует. Надо играть. Но что? Какую пьесу? И какова его роль, его текст?

Я огляделся в поисках суфлера, но увидел только терпеливые силуэты ожидающих, пластиковые сиденья, разделенные перегородками, автомат по продаже напитков, фотосалон с опущенными ставнями, несколько рекламных вывесок, эстетика которых незаметно проникает в нашу жизнь, подавляя чувство прекрасного.

Под потолком загорелись новые таблички-указатели, но я по-прежнему пребывал в своих сумерках. Я не спал и не лишился чувств. Не похоже было, чтобы я умер. Но я вдруг перестал ждать. Или, вернее, я ждал, но уже без волнения, спокойно. Как в трансе. Состояние быка на арене, когда он, перед тем, как упасть, с предельной ясностью понимает, что человек в красном сильнее его. Теперь все на самом деле кончено. Моя просьба о помиловании отклонена. Сейчас ЗЕВС пройдет по моей шее, как лезвие гильотины. При всеобщем безразличии. Грязное дело, подлое и постыдное.

Но ведь есть способ избежать этой казни. Для этого мне достаточно встать, дойти до края платформы, и когда ЗЕВС, вестник несчастья, появится, медленно качнуться вперед, преграждая ему путь. Снова это желание умирающего приблизить свою смерть. Теперь это был бы факт из рубрики «Происшествия». Ничего особенного, но все же… Несколько строчек в газетах. Упоминание по радио и на местном телеканале. Объявление по системе оповещения: «По причине несчастного случая с пассажиром… » На какое-то время это станет поводом для разговоров – от скуки, или от усталости. «Дорогая, я только что видел, как какой-то несчастный на Насьон бросился под поезд!», «Жуткая сцена, прямо у меня на глазах!», «Нет, я не пересказываю тебе фильм ужасов!». В общем, бесполезно об этом говорить – я этого не сделаю. Я остался сидеть на своей исповедальной скамье, без движения, на исходе этого пустого дня.

Вдруг в моей голове возник вопрос, который постепенно занял все мои мысли: обменялись ли мы с Сандрин поцелуем этим утром, перед тем как разъехаться по своим делам, каждый на собственной машине?

И второй вопрос, связанный с предыдущим: как давно у нас отдельные машины? Что смогло нас разделить, оторвать друг от друга? Наверное, однажды мы решили, что это слишком неудобно: я теряю время, отвозя Сандрин на ее работу, прежде чем отправиться на свою. «Неудобно» – вот та формулировка, к которой мы пришли и которой легкомысленно поверили. А ведь когда-то даже мысль о подобном удобстве показалась бы нам смешной. В те годы я не считал потерянным время, в течение которого отвозил Сандрин в ее бюро. Наоборот, это были счастливые минуты для нас обоих.

Внезапно из туннеля показался ЗЕВС, и окружавшая меня стена ожидания обрушилась, уступив место паническому страху перед этим немыслимым зрелищем. Грохот обвала оглушил меня, перекрывая шум поезда. А ведь я почти убедил себя, что это мгновение никогда не настанет. Все происходило чересчур быстро. Поезд замедлял ход, и я не мог удержаться, чтобы не всматриваться в окна вагонов этого красно-синего состава, хотя прекрасно знал, что там я никого не увижу: Сандрин может выйти только из третьего вагона. Из последней двери третьего вагона, который как раз остановился передо мной. Мимо меня проплывали хмурые лица пассажиров, и каждое было для меня как пощечина.