Это вы зря, – заступился Пантелеймон. – Они ребята неплохие. Потом сами убедитесь. Конечно, не избранники, как вы или Лева, или Старик, но тоже наши парни.

Не смей при мне поминать имя этого ублюдка! И этих предателей не смей нахваливать! – не на шутку расходился Сосо. – Да ты и сам… Дурак, лентяй и … предатель!

Обиженный Пантелеймон надулся и отвернулся от Сосо, оборвав разговор. «Не хочет говорить – не надо! Еще успею с этим рыжим наговориться. А сейчас надо выкарабкиваться, – решил Сосо. – Так где же все-таки врач?»

Бежали минуты, часы, люди приезжали, уезжали, а врача все не было. «Сволочи!» – негодовал Сосо. Пантелеймон так и сидел отвернувшись, демонстрируя свою обиду. Сосо чувствовал, что рыжему черту страсть как хочется поболтать, но он вынужден выказывать свою характерность. «Ну и сиди, как сыч. Я тоже первый не начну», – подумал Сосо.

Наконец-то приехали врачи, засуетились, забегали вокруг него. Сосо приободрился и победно глянул на Пантелеймона.

Не-а, не поможет, – лениво протянул тот, делая вид, что ему совсем не хочется разговаривать с Сосо. – Вы бы лучше перестали сопротивляться и отправились со мной.

Сосо сделал вид, что он ничего не услышал.

Прошли сутки. Врачи перестали суетиться и только изображали, что работают, не забывая делать при этом чрезвычайно умные лица. «А раньше у них на лицах был только страх. Перестали бояться… Значит, действительно, конец мне пришел», – понял Сосо. Но он не привык сдаваться. Теперь он лежал и думал, как оно все будет, когда не станет его.

«Эти предатели—наследнички, мать их, поначалу, конечно, перегрызутся. Может быть, сгоряча даже шлепнут кого-нибудь. Но потом сообразят, что это не в их интересах. Нет среди них того, кто, как ишак, был бы способен самозабвенно тащить на своем хребте тяжеленный груз власти. Власть – это самоотречение, власть – это самоограничение. Во всем. А они все слишком любят сладко и красиво пожить. Устроят себе… коллективное руководство. Вон, как у этих… – Сосо кинул косой взгляд на заскучавшего Пантелеймона. – Меня… – Здесь он слегка задумался. – Меня осудят. Грязью обольют. Не сразу. Годика через три-четыре. Когда страх выветрится, когда сообразят, что надо им друг с другом мирно жить. Вот за этот страх, за то, что работать их заставлял, подлецов, вот за это и обольют. Незаконные репрессии… Когда, значит, они сажают, они расстреливают – это законные репрессии, а когда я их – это незаконные…» – От негодования Сосо насупил брови и, широко раздувая ноздри большого, мясистого носа, возмущенно засопел.

Но тут он вдруг вспомнил, как его соратнички собственноручно отвозили своих жен за решетку, и ему стало хорошо. Очень хорошо. Он тихонечко захихикал. Услышав этот тихий, шелестящий, как высушенная солнцем старая газета, старческий смешок, Пантелеймон, уставший изображать обиженного, тут же повернулся к Сосо.

Да будет тебе дуться, дружище Пантелеймон. Давай лучше поболтаем, – великодушно предложил умирающий. – Все быстрее время пройдет.

Пантелеймон с радостью ухватился за это предложение, позволяющее ему сохранить лицо.

О чем изволите побеседовать-с, уважаемый Сосо? – осведомился он.

Да вот, думаю, как без меня здесь будет?

Отлично-с. Все замечательно будет-с. Души косяками к нам повалят-с.

Вах, бестолковый какой… – пробормотал Сосо себе под нос, не желая больше обижать Пантелеймона. – Я не о том… Что думать будут? Что говорить будут? Что писать будут?

Пантелеймон пожал плечами.

Ерунда это все. Какое это имеет значение для избранника-с?

Да, точно. Ерунда… – согласился Сосо.

«Разве могут они меня понять? Если сейчас не поняли, потом как поймут? Один Мишка понял. Почти до конца понял. Враг, убежденный белогвардеец, а понял. Какую книжку написал… Самую суть схватил. Не то что эти жополизы… Сейчас орут: «Незаходящее Солнце!», а потом что будут? Деспот? Кровавый маньяк? Продажные писаки! Маму-папу продадут за три копейки и себя оговорят из страха. Ни одного практического дела за свою жизнь не сделали, только бумагу марать умеют. Интеллигенция… Про них Старик хорошо сказал. Он их изнутри знал, сам такой был. Разве это интеллигенция?.. Интеллигенция у меня на шарашках сидит. Тех хлебом не корми – дай дело делать… – Сосо криво ухмыльнулся. – Дураки. Они думают, я кровь люблю, бессмысленные убийства люблю. А я контракт выполнял, систему выстраивал… Систему, которая и без меня будет работать… Если бы было можно, как в Мишкиной книжке – оторвал голову, показал человеку, что ты можешь с ним сделать, а потом приставил обратно. Но в жизни так не бывает. Хотя… Вон, Пантелеймон, наверное, мастер на такие штуки. Все равно. Это какая потеря времени – всем башки приставлять обратно. А у меня никогда не было лишнего времени. Я – избранник. Мне надо было торопиться – служить избравшему меня». – Сосо покосился на Пантелеймона.

Что задумались, уважаемый Сосо? – ответил тот приветливой улыбкой на взгляд собеседника. – Может быть, пора?

Постой… Скажи-ка мне, Пантелеймон… Ты же можешь заглянуть в будущее… Что обо мне…

А-а, вы все об этом, уважаемый Сосо. Ну… Русский народ любить вас будет, а некоторые русские писатели, так прямо, обожать. За то, что вы их русскую империю восстановили якобы.

Да, да. Эти русские хороший народ: спокойный, терпеливый, бессловесный. Лепи из него, что тебе надо. А если им покажется, что тебе их империя нужна, что ты ее поднять и возвеличить собираешься, то, вообще, в зад тебя целовать станут. А зачем мне их дурацкая империя? Что у меня своих дел нету? Но народ… Народ хороший. На что хочешь его употребить можно.

Но… – Пантелеймон почесал рыжий затылок, как бы сомневаясь, а стоит ли ему это говорить: – Найдутся и отщепенцы. Станут про вас всякие гадости сочинять. Что вы сотрудничали с охранкой…

Ну и что? Профессиональный революционер, как профессиональный шпион. Тот, если на две-три разведки работать не будет, долго не проживет. Так и настоящий революционер. И на революцию работает и на правительство. А кто сильнее окажется – время покажет. Все так делали. Стыдного в этом ничего нет.

Что памятников себе понаставили-с…