Удары молотком гулко звучали в вечерней тишине. Металл бился о металл. Ворота одного из гаражей были широко открыты. Люди в черных комбинезонах работали в бронетранспортере. Рядом стоял фельдфебель с недовольным видом и жестикулировал. Кто-то шел по дороге навстречу Андреасу. Без головного убора, в тренировочном костюме.

— Друг, Андреас! — Это был Хейнц Кернер. Он остановился и ждал, пока Юнгман не подошел к нему. Довольный, хлопнул его рукой по плечу: — Я же знал. Я бы в этом даже поклялся!

— В чем дело?

Они шли рядом по направлению к их расположению.

— Сначала о тебе спрашивал лейтенант, потом Лаппен-Калле, потом опять лейтенант и опять Лаппен-Калле, — рассказывал Хейнц Кернер. — Ты должен сразу же ему доложиться.

— А почему?

— Точно не знаю. Шеф не разрешил тебе краткосрочного отпуска, не так ли? Мы уже думали об этом! А сейчас они, по-видимому, беспокоятся, что ты можешь сделать глупость. По мнению Йохена Никеля, ты уже находишься где-то по направлению к дому.

— А по-твоему? — спросил Андреас. Он показал большим пальцем в направлении забора.

— Я в это не поверил, однако никогда нельзя знать на все сто процентов, все может быть. — Хейнц Кернер слегка задумался: — К тому же все мы получили увольнение сегодня. Все! Весь взвод! До двадцати четырех часов. Все, кто еще может ползать. Так сказать, в качестве поощрения.

В комнате № 3 царил беспорядок, как в курятнике, в котором поохотилась лиса. Известие о разрешении на увольнение второго взвода вызвало небывалый подъем. Возможность посидеть два часа за столом в трактире, прогулка по ночным улицам мимо освещенных витрин магазинов или рандеву в скверике поблизости от общежития медицинского техникума заставили забыть про стертые ноги и отзывающиеся болью суставы. Увольнение — серебро, отпуск — золото, как говорится. А серебро относится к благородным металлам, друзья! Поэтому надо торопиться — побриться, умыться, почиститься, погладиться.

Андреас Юнгман встретил унтер-офицера Бретшнейдера в канцелярии роты.

— Все в порядке, — сказал командир отделения. Лицо у него было как у человека, который собирается писать письмо с выражением соболезнования, но не может никак найти подходящие слова. — Вы пойдете в увольнение, товарищ Юнгман?

— Нет, товарищ унтер-офицер!

— Понимаю, товарищ Юнгман! Все понятно!

Хейнц Кернер играл на гобое, полулежа на кровати. Тонкая, наполненная чувством мелодия звучала как далекая пастушья песня. Андреас, стоя перед открытым шкафом, прислушивался. Тихие, грустные звуки захватили его. Эгон Шорнбергер этого не понимал. Во всяком случае, не в данный момент. Он массировал себе ноги, одна из которых была гладкая и бледная, а другая покрылась красными пятнами. «Никогда бы не подумал, — признался он себе, — что значит какая-то дурацкая тряпка, пока с этим не пришлось столкнуться!»

Йохен Никель и Бруно Преллер уже надели выходные брюки, когда из санчасти возвратился Михаэль Кошенц.

— Вы никогда не догадаетесь, кто стоял передо мной в очереди в санчасти, — рассказывал он бодро, снимая с себя пропотевшее обмундирование. — Лаппен-Калле! С двумя такими волдырями на ступне! — Большими и указательными пальцами он показал круги величиною с монету достоинством в две марки.

— Заткни наконец свою глотку! — прикрикнул на него Эгон Шорнбергер.

Михаэль Кошенц замолчал и оглянулся в поисках помощи.

— Что это с ним? — спросил он удивленно.

Никто ему не ответил. Он покачал головой и снял с плечиков выходную форму.

Андреас Юнгман отправился в душевую. Возвратившись в комнату, он надел тренировочный костюм и растянулся на кровати. Хейнц Кернер продолжал извлекать из своего инструмента все новые трели.

Кошенц и Никель были почти готовы к выходу в город. Они носились между столом и кроватями, натыкались на табуретки и дверцы шкафов, хихикали, кашляли и ругались, возбужденные и радостные, как городские дети на стогу сена. Увольнение — волшебное слово!

Эгон Шорнбергер попрыскал из пульверизатора на волосы. Вся комната уже пропахла его польской туалетной водой. Он посмотрел недовольно на Кернера:

— Парень, не мог бы ты подождать со своими этюдами, пока мы не уйдем?

Йохен Никель молниеносно схватил парик Кошенца и надел на себя. В нем он выглядел как карикатура на Людовика XIV.

— Отдай, — потребовал гигант и попытался сорвать с головы друга свою собственность.

Однако Никель реагировал быстрее. Парик оказался растянутым в разные стороны.

— Отпусти, говорю тебе!

— Прочь лапы!

— Не занимайся ерундой, парень!

Раздался короткий глухой звук, как будто сломалась изъеденная червями доска. И тут же — взрыв хохота. Хейнц Кернер прыснул через мундштук.

— Ребята, вам этого хватит как раз на две бороды!

— Как рождественским дедам! — пошутил Андреас.

Кошенц взорвался. Он был очень сердит. Потеря означала для него большее, нежели он делал вид.

— Заткнись, парень! — набросился он, не сдержавшись, на старшего по комнате. До сегодняшнего дня никто его еще не видел таким взбешенным. — Тебе-то можно быть совершенно спокойным!