Моралисты в большинстве суть забитые, страдающие, бессильные, мстительные люди – их тенденция сведена к толике счастья: больные, которые воображают, что суть в выздоровлении.

Мораль – это важничанье человека перед природой.

Моральное негодование есть коварнейший способ мести.

Моральность есть стадный инстинкт в отдельном человеке.

Моральные люди испытывают самодовольство при угрызении совести.

Мудрец знает всё, хитрец – всех.

Мудрость требует от нас быть мужественными, беззаботными, насмешливыми, буйными: ведь она женщина и может любить лишь воина.

Мужчина должен быть воспитан для войны, женщина – для отдохновения воина.

Мужчине следует остерегаться женщины, когда она любит: ибо тогда она готова на любую жертву, и все остальное не имеет никакой ценности в глазах ее.

Мы более искренни по отношению к другим, чем по отношению к самим себе.

Мы находим у различных людей одинаковое количество страстей, впрочем, по-разному поименованных, оцененных и тем самым разнонаправленных. Добро и зло отличаются друг от друга различной иерархией страстей и господством целей.

Мы очень мало знаем и плохо учимся: потому и должны мы лгать.

Мысли суть тени наших ощущений – всегда более темные, более пустые, более простые, чем последние.

Мысль есть только знак, как и слово – только знак для мысли.

На долю ученых, которые становятся политиками, выпадает обыкновенно комическая роль быть чистой совестью политики.

Над страницей прозы надо работать как над статуей.

Надо учиться любить себя – любовью здоровой и святой, чтобы оставаться верным себе и не терять себя. И поистине это вовсе не заповедь на сегодня и на завтра – учиться любить себя. Напротив, из всех искусств это самое тонкое, самое мудрое, самое высшее и требующее наибольшего терпения.

Надобно быть как сострадательным, так и жестоким, чтобы иметь возможность быть одним из этих.

Наиболее остроумные авторы вызывают наименее заметную улыбку.

Наказание имеет целью улучшить того, кто наказывает, – вот последнее убежище для защитников наказания.

Настоящая женщина занимается литературой точно так же, как она делает какой-нибудь маленький грешок: ради опыта, мимоходом, оглядывается, не замечает ли кто-нибудь, и в то же время желает, чтобы кто-нибудь заметил.

Наш глаз видит неверно: он укорачивает и удлиняет в одно и то же время; может ли быть это достаточным мотивом для того, чтобы отвергать акт смотрения и сказать: он ничего не стоит.

Наш долг – это право, которое имеют другие на нас.

Наша вера в других выдает, во что мы хотели бы верить в нас самих.

Наше внезапно возникающее отвращение к самим себе может в равной степени быть результатом как утонченного вкуса, так и испорченного вкуса.

Наши недостатки – лучшие наши учителя: но к лучшим учителям всегда бываешь неблагодарным.

Не лучше ли попасть в руки убийцы, чем в предмет мечты страстной женщины?

Не то, что мешает нам быть любимыми, а то, что мешает нам любить полностью, ненавидим мы больше всего.

Недостаточная близость между друзьями есть зло, порицание которого делает его неисцелимым.

Некоторые мужчины вздыхали о похищении своих жен, большинство же – о том, что никто не хотел их похитить у них.

Несчастье всех публичных уголовных наказаний заключается в том, что они учат не совершать деяния только ради его наружных последствий.

Несчастье проницательных и ясных писателей состоит в том, что их считают плоскими и не изучают усердно; и счастье неясных писателей – в том, что читатель трудится над ними и относит на их счет радость, которую ему доставляет его собственное усердие.

Несчастье ускользнуло от тебя; наслаждайся же этим, как счастьем своим!

Нет нравственных влечений: все влечения принимают такую окраску только благодаря нашим оценкам.

Нечистая совесть – это налог, которым изобретение чистой совести обложило людей.

О женщине надо говорить только мужчинам.

О, как много великих идей, чье действие подобно кузнечным мехам: от них человек надувается и становится еще более пустым.

Общество – орудие войны.

Одиннадцать двенадцатых всех великих людей истории были лишь представителями какого-то великого дела.

Одиночество придает нам большую черствость по отношению к самим себе и большую ностальгию по людям, в обоих случаях оно улучшает характер.

Одобрение всегда есть нечто шумное: даже в одобрении, которое мы высказываем по отношению к самим себе.

Он из упрямства крепко держится чего-то, что теперь стало для него совершенно ясным, – и это он называет «верностью».

Он поступил со мной несправедливо – это дурно. Но если вдобавок еще не извиняется за свою несправедливость – это безумно!