Снова и снова она вспоминала, как ей понравился этот новый широкоплечий и неулыбчивый майор из Москвы, как они познакомились, как он спокойно рассказал ей, что ждёт назначения в Германию и что – вот незадача! – туда не любят посылать холостяков, а он как раз не женат, и как он через пару недель пригласил её в гости, и как они ужинали в большой и мрачноватой квартире генеральского дома на Ленинском проспекте и как потом ночью у них толком ничего не вышло, потому что этот майор был её первым мужчиной.

Николаев вскоре спокойно заснул, а Танюша всю ночь пролежала, прижавшись спиной к стене, с ужасом ожидая, что он проснётся и опять потянется к ней. Заснула она под утро и проснулась от того, что Николаев легонько нажал пальцем ей на кончик носа и сказал:

– Пора вставать! Кто первым умывается, ты или я?

Танюша ждала совсем не этих слов и, растерявшись, не ответила.

– Ну, тогда я, – решил Николаев, сбрасывая одеяло.

Как только он вышел, Танюша вскочила с постели, быстро оделась и убрала постель. Ей хотелось поскорее покинуть чужое и неуютное жилье. Сначала она радовалась, что всё кончилось, но потом, когда они ехали в машине по Минскому шоссе, чувство облегчения постепенно стала сменять разочарование. Ей стало обидно, что утром он даже не попытался сделать то, что так просто и естественно происходит между мужчиной и женщиной по рассказам подруг и в заграничном кино.

– Дура, дура, дура!!! – унижала она себя, – на самое простое бабье дело и то оказалась неспособна, ну и он, конечно…

После этой проклятой поездки Николаев был с ней по обыкновению вежлив, но в гости больше не звал и на неслужебные темы не заговаривал. Теперь всё должна была решить выписка из приказа о переводе. Скажет или не скажет?

В тот день, разбирая входящую почту Танюша наткнулась на «Выписку из приказа Командующего по личному составу» и у неё похолодели руки. «Сегодня… Скажет или нет?»

Она отнесла почту Николаеву и стала ждать. Каждый раз, когда дверь строевого отделения открывалась, Танюша обмирала, но приходили какие-то посторонние, ненужные сейчас люди, которым следовало что-то отвечать, оформлять какие-то документы. К обеду Танюшу от страха и напряжения начало мутить. Николаев так и не зашёл. Уже всё понимая, Танюша загадала, что если первый, кто войдёт в строевое отделение после обеда, будет посторонний, значит, Николаев к ней не придёт вообще.

Скрипнула дверь и, улыбаясь, вошёл Ласковый Толя с какими-то бумажками в руке.

Не в силах больше сдерживаться, Танюша разрыдалась и, оттолкнув его, выскочила из штаба.

Танюша вбежала в жилую зону, задыхаясь поднялась по лестнице своего дома, и в полутёмной, безлюдной в этот час общей кухне достала из шкафчика гранёную бутылку, трясущимися руками вылила её содержимое в кружку и залпом плеснула в рот.

Горло страшно обожгло, её мучительно вырвало кровью и, теряя сознание, она упала в кровавую лужу.

Соседи пришли со службы только вечером, когда Танюша была ещё жива.

Капитан Воробьёв валялся на койке в общежитии, разглядывая жёлтые разводы на потолке. Следы многочисленных протечек образовали причудливые узоры, напоминающие географическую карту.

Капитану Воробьёву было уныло.

На дежурство ему предстояло заступать только завтра, и впереди был целый день, который нужно было чем-то занять. В полку объявили повышенную готовность, поэтому уехать домой Воробьёв не мог и прикидывал, какое из небогатого набора гарнизонных развлечений выбрать. В библиотеке ничего интересного не было, кино в доме офицеров показывали только по выходным, а играть в бильярд Воробьёв толком так и не научился. Оставались различные варианты употребления спиртных напитков. Воробьёв склонялся к тому, чтобы купить пару бутылок шампанского и напроситься в гости к кому-нибудь из женатых коллег, чтобы порадовать себя домашней едой и теплом хоть и чужого, но всё-таки семейного очага. Воробьёв стал перебирать в уме сослуживцев, но тут щёлкнул замок и в комнату ввалился сосед Воробьёва, двухгодичник Витя-Апельсин, добрый, толстый, неуклюжий и фантастически рыжий лейтенант. Лётчики посмеивались, что оранжевая Витина причёска полыхает на стоянке даже в тёмное время суток.

Витя снял бушлат и остался в технарских штанах-ползунках и буром свитере с растянутым горлом. Шаркая валенками, он молча подошёл к столу и начал доставать из брезентового портфеля продукты – банку «Фрикаделек рыбных в томатном соусе», хлеб и плавленые сырки. Последними на столе появились две бутылки креплёного вина в грязноватых бутылках с криво наклеенными этикетками. На горлышке одной из бутылок налипла стружка.

Воробьёв удивился. Витя-Апельсин не курил и был поводом для бесконечных шуточек кадровых офицеров, поскольку не переносил спиртного. Внезапное появление на столе «Слез Мичурина» было необъяснимым. Ясно было только, что неумолимая диалектика воинской службы решила вопрос свободного времени Воробьёва самостоятельно.

– Чего отмечаем? – поинтересовался он, принимая стакан, наполненный жидкостью неопределённо-бурого цвета, – старлея дали или, может, новую техничку с царского плеча? Из твоей-то, вон, уже керосин выжимать можно.

– Не отмечаем, – буркнул Витя и залпом выпил стакан. – Поминки… – пояснил он перехваченным от скверного вина голосом.

Воробьёв понял, что Витя не шутит. Он молча выпил вино, поставил стакан и, отдышавшись, коротко спросил:

– Кто?

– Ты Снегирёву Танюшу знал?