Но логика нужды оказалась сильнее цицероновой, нужда заставила еще раз проверить неутешительный вывод московских теоретиков.

То есть опять повторилась ситуация, к которой мы здесь все время обращались, и выход из нее был усмотрен тот же. Как Баранов и Тухачевский в 1928 году нашли Гроховского, как Баранов в 1933 году выбрал для необыкновенного задания Москалёва, так вновь – Родимое. Как Баранов имел возможность, если бы пожелал, дать заказ любому конструктору, самому тогда имени-

тому, так и генерал-полковник Родимов мог и, очевидно, должен был связаться, раз уж возникла такая надобность, прежде всего не с забытым Москалёвым, а с процветавшим Туполевым, с Мясищевым, с Ильюшиным…

Однако в ситуации середины 50-х годов – ситуации общей, исторической, но наверняка влиявшей на все частные, в том числе и в Ленинградской военно-воздушной академии – была важнейшая особенность: как раз к этому времени ослабла сталинская административная система. Наступила, хотя и ненадолго, оттепель, расширились возможности для инициатив, но и ссылаться на темное, сковывающее давление свыше стало труднее. Решения пришлось принимать самим, только уж и отвечать за них тоже самим, во всяком случае, перед собственной совестью.

Так вот, в этих новых, небывало благоприятных условиях опыт Москалёва, очень, мы видели, похожий на опыт Бартини, Гроховского и Курчевского, повторился как по писаному. От великолепного начала до ничем здравым необъяснимого конца. С поставленной задачей Москалёв справился, нужную схему дальнего сверхзвукового самолёта нашел (а в Москве с задачей справился Бартини), тем не менее построить такой самолёт не смог, не дали ему.

Догадавшись по моим вздохам, что я дочитал папку, Шавров выглянул из-за спинки кресла:

 – Что, оценили Роберта?

 – Вы хотите сказать – Москалёва?

– А робертова закономерность! Смотрите: ставку сделали не на саму технику, то есть не на стандартные о ней представления, а на человека, способного через них перешагнуть!

 – …И самолёт не появился.

 – Но мог появиться… Значит, по какой-то пока неясной причине опять сдали позиции.

 – Так ведь и американцы их едали…

 – Ошибаетесь. Напоминаю: «Валькирия». А вслед за ней – «Конкорд»!

Шавров в запале не совсем корректно противопоставил нам американцев, потому что если у них после «Хастлера» был все же построен сверхзвуковой стратегический бомбардировщик «Валькирия», то у нас – того же назначения М-50 В.М. Мясищева, причем взлетевший на целых четыре года раньше. Как «Валькирия», так и М-50 в серию не пошли, остались в опытных экземплярах. И экземпляров было построено по два. «Валькирия» стоит теперь в музее и М-50 – в музее. Не сообщается, почему эти бомбардировщики не стали серийными. Возможно, ракеты их вытеснили, а возможно, оказались ненужными, так как политическая обстановка в 60-х годах потеплела.

Наш пассажирский сверхзвуковой Ту-144 тоже по характеристикам был не хуже «Конкорда». Правда, нашего давно нет, а «Конкорд» до сих пор летает, но еще вопрос, хорошо ли, что летает, так как он явно невыгоден коммерчески: весит при взлете без малого 200 тонн, а его полезный груз – всего около 13 тонн. Сам себя, получается, носит, отравляя атмосферу. Горючего «Конкорд» сжигает почти 120 тысяч литров за рейс, 100 тонн, и это для того лишь, чтобы перевезти 120-130 пассажиров. Нет, лучше обойтись без такого транспорта!

Только ведь Москалёв и не должен был думать о пассажирских перевозках. Перед ним, перед офицером, стояла другая задача: возможен ли такой бомбардировщик, создадут ли его американцы и, если возможен, сумеем ли мы остановить их своим? А для бомбардировщика «полезный» груз в 10-15 тонн вполне достаточен, тем более когда груз этот – ядерный.

Москалёв был, безусловно, человеком бойцовского склада. Не таким беззаветно напористым, как Гроховский и Курчевский, но упорным – ничуть не менее. Судьба, видно, отметила сходство Москалёва с Бартини, подбросила им одну и ту же задачу. Только Бартини – снисходительный олимпиец; отталкивали его – он вновь окутывался облаками на высоте, а Москалёв был нервнее, пожалуй, моложе душой. Задачу они оба решили, и оба нарвались на «не может быть». После этого Бартини, получив приглашение поработать над темой еще, в ЦАГИ, ответил: «ЦАГИ – храм науки, но слишком мраморный храм», – и уехал в дальний сибирский институт; а Москалёв опять ринулся в многолетний бой, в котором ему отбили руки уже окончательно.

Бой прошел в несколько раундов. Как мы уже условливались, не буду, излагать их детально – ; не для специалистов пишу. Остановлюсь на некоторых ключевых моментах и на эпизодах.

Начался бой в феврале 1956 года внезапно, на одной из рядовых конференций по общим проблемам авиационной техники. Вопрос о дальнем сверхзвуковом полете был там задет мимоходом: мол, от крупнейших теоретиков известно, что такой полет в ближайшее десятилетие невозможен… «Разозлившись», Москалёв сообщил, что найдена схема самолёта, развития «Сигмы» – «Стрелы», дальность которого будет не 6-8 тысяч километров, а 16-18, при скорости примерно в три звуковых.