«Не пришелъ!» повторялъ онъ, и наконецъ задремалъ. 216 Вдругъ ему послышался шорохъ, комната какъ будто наполнилась людьми: впереди стоялъ 217 Степанычъ, около него женщина съ ребенкомъ и сзади старуха съ мальчикомъ. И они спрашивали:

«Разв ты не видалъ Меня?» 218

«Да кто же вы такіе?» вскричалъ башмачникъ, глядя на нихъ съ изумленіемъ.

Тогда ребенокъ, на рукахъ женщины, потянулся къ старику, наклонился надъ раскрытымъ Евангеліемъ 219 и пальчикомъ указалъ на 220 стихи.

Авдичъ прочелъ:

«Алкалъ Я, и вы дали Мн сть, жаждалъ и вы напоили Меня, былъ странникомъ и вы приняли Меня... Такъ какъ вы сдлали это одному изъ сихъ братій Моихъ меньшихъ, то сдлали Мн. (Матфея 25).

Жена слушала, слушала, заснула. Въ середи ночи закричала жена во сн и проснулась.

— Чего ты? говоритъ мужъ.

— Да что, Пахомушка, говоритъ: нехорошій я сонъ видла. Не ходи ты завтра землю обходить.

Засмялся Пахомъ.

Вона! говоритъ. Что же теб привидлось?

— Охъ, не ходи, Пахомушка. Жутко мн.

— Да что ты видла то?

И видлось мн, что лежимъ мы съ тобой въ этой самой кибитк и что слышу я, хохочетъ кто то у хозяина и что захотлось мн посмотрть. И встала я, будто и пошла потихоньку къ той кибитк. Подошла, подняла войлокъ и заглянула въ щелку. И вижу я, сидитъ этотъ самый старшина башкирскій, вотъ такъ за животъ ухватился обими руками, закатывается, хохочетъ. И гляжу я на него и это не онъ, а купецъ намеднишній, что къ намъ зазжалъ, и гляну я на купца, и опять не купецъ, а тотъ мужикъ, что къ намъ на старин съ низу заходилъ. И гляжу я на мужика, и опять не онъ, а самъ дьяволъ съ рогами и съ копытами сидитъ, хохочетъ и на что-то глядитъ. Поглядла я, куда онъ глядитъ, а это ты лежишь кверху носомъ и блый, какъ ручникъ. Испугалась я, закричала и проснулась. Не ходи ты завтра, Пахомушка, землю обходить. Не къ добру я сонъ видла и не къ добру на одно лицо три человка эти: и мужикъ съ низу, и купецъ, и старшина башкирскій. — Не ходи, батюшка.

— Посмялся Пахомъ. — Будетъ, будетъ толковать то. Вашихъ бабьихъ словъ не переслушаешь. Спи, еще рано. Прилегъ и Пахомъ. Да такъ и не заснулъ до разсвта.

Подбжала Пахомова хозяйка съ работникомъ, хотла поднять его, глядь, а у него изо рта кровь течетъ и онъ мертвый лежитъ. Ахнула жена, оглянулась на старшину, а онъ сидитъ такъ точно, какъ она во сн его видла, сидитъ на корточкахъ, гогочетъ. И видитъ она явственно рога изъ за скуфейки торчать и на ногахъ копыта.

Всталъ старшина, поднялъ съ земли заступъ, кинулъ баб. — На, закопай! Да сестр похвались, какъ мужику земля на пользу пошла.

Поднялись вс башкирцы и ухали.

Осталась вдова Пахомова въ степи съ своимъ работникомъ.

Жилъ <богатый и знатный> человкъ 70 лтъ. И прожилъ онъ всю свою жизнь въ грхахъ. Въ молодости пилъ и пьянствовалъ, въ карты игралъ и развратничалъ. Въ молодости женился, отъ жены распутничалъ. Жену въ гробъ загналъ. Дтей разогналъ и подъ старость жилъ съ любовницами. Никого не любилъ кром своего тла и денегъ. Копилъ деньги и деньги въ ростъ давалъ, никого не жаллъ и съ бдной, съ сироты, съ вдовы послднюю рубашку и крестъ съ шеи тянулъ. И заболлъ этотъ человкъ и на смертномъ одр не простилъ никому ни одной копйки и никого не пожаллъ. Пришла смерть, и только когда послдній часъ пришелъ, ужаснулся передъ своей жизнью человкъ. И только усплъ сказать: Господи, какъ разбойнику на крест, прости мн. И только усплъ сказать и вышла душа.

И пришла душа человка къ дверямъ царства небеснаго. Только стала подходить, видитъ, сидитъ у воротъ на скамь свтлый мужъ, волоса по плечамъ, на голов внецъ царскій. А въ рукахъ держитъ мужъ гусли, играетъ и поетъ псалмы, хвалитъ Бога. И узналъ человкъ царя Давида и подошелъ къ нему, поклонился. Царь Давидъ посмотрлъ на человка и спросилъ: Чего теб, человче, надо? Разсказалъ [человкъ] свои дла и подалъ запись всхъ длъ своихъ. Посмотрлъ царь Давидъ и сказалъ: нельзя теб; жаль мн тебя, человче, нельзя теб вступить въ царство небесное — велики грхи твои. И показалъ ему царь Давидъ по записи вс грхи его — и пьянство, и блудъ, и жестокость, убійства, и лихоимства и сказалъ: нельзя такому великому гршнику войти въ царство небесное. Заплакалъ человкъ и сказалъ: Знаю я, что грхи мои велики, да велика милость Божія. Былъ ты и царемъ и пророкомъ и согршилъ же ты съ Уріею и женою его и простилъ же тебя Богъ. Воздохнулъ Давидъ, всталъ съ скамьи и ушелъ, скрылся отъ гршника.

Подошелъ гршникъ къ самымъ дверямъ и сталъ стучаться: и просить, чтобы пустили его. И на стукъ его явился свтлый старецъ съ ключами въ рук. Подошелъ. Взялъ старецъ запись изъ рукъ гршника и сталъ читать. И не прочелъ до конца, воздохнулъ и отдалъ назадъ запись и сказалъ: Нельзя теб, человче, по великимъ грхамъ твоимъ войти въ царство это. Опять огорчился гршникъ, заплакалъ и сказалъ: Петро, Петро, не ты ли общалъ самому Христу учителю, что не оставишь его. И птелъ не прокричалъ трижды, а ты ужъ трижды отрекся отъ него. А все таки Богъ простилъ тебя. Помнишь, какъ ты плакалъ горько. Также и я плачу теперь. Отслушалъ эти слова Петръ и скрылся изъ глазъ гршника и остался онъ опять одинъ у дверей рая. И опять сталъ стучаться въ нихъ. И на стукъ его вышелъ свтлый юноша съ книгой въ рукахъ. И тотчасъ же узналъ гршникъ Іоанна богослова и поклонился ему. Чего хочешь, человче, и зачмъ приходишь въ царство блаженныхъ съ грхами своими. И не глядя на запись, перечислилъ Іоаннъ богословъ гршнику вс худыя дла его. Пусти меня въ рай, сказалъ гршникъ. Я покаялся въ грхахъ своихъ. Нельзя, сказалъ Іоаннъ богословъ, слишкомъ велики грхи твои. Пуще прежняго огорчился гршникъ и сказалъ: такъ что же ты Іоаннъ богословъ писалъ въ книг твоей. Разв не ты писалъ, что Богъ есть любовь, что онъ любитъ и прощаетъ насъ. И открылъ ему Іоаннъ Богословъ двери и впустилъ его.

Затихло все и задумался архіерей. Вдругъ услыхалъ онъ — говоритъ въ сторон отъ него народъ и показываетъ что то. Поднялъ голову архіерей, прислушался.

— Лодка и есть, говоритъ купецъ.

— Какая же лодка, когда насъ догоняетъ. Гд же лодк догнать? Разв мы плохо идемъ? А она догоняетъ. Рыба что ль?

Поднялся архіерей, видитъ: точно, бжитъ что то за кораблемъ, то чернется, то блется. Всталъ архіерей, подошелъ къ народу: