Генрих добавляет:

– Епископы тоже присягнут. Надеюсь, они не заартачатся.

– Нам нужны новые епископы, – говорит Анна. Она называет своего друга, Хью Латимера. Его друга, Роуланда Ли. Значит, у нее все-таки есть список, который она носит в голове. Лиз заготавливала овощи. Анна назначает пресвитеров.

– Латимер? – Гардинер качает головой, но не может сказать вслух, что королева покровительствует еретикам. – Роуланд Ли, как мне доподлинно известно, никогда в жизни не стоял за кафедрой. Некоторые люди приходят в церковь только из честолюбия.

– И благородно пытаются это скрыть.

– Я не сам выбрал для себя этот путь, – говорит епископ, – но, видит Бог, Кромвель, я честно им иду.

Кромвель смотрит на Анну. Ее глаза торжествующе блестят. От нее не ускользает ни единое слово.

Генрих говорит:

– Милорд Винчестер, вы долго пробыли за границей по посольским делам.

– Надеюсь, ваше величество согласится, что к вашей пользе.

– И тем не менее вы невольно пренебрегали делами своей епархии.

– Как пастырь вы должны заботиться о своих овцах, – говорит Анна. – Возможно, считать их.

Гардинер кланяется:

– Мои овцы надежно присмотрены.

Что еще может сделать король? Самолично спустить епископа с лестницы, кликнуть стражу, чтобы того уволокли силой? Генрих произносит негромко:

– И все же не стану вас удерживать. Можете со спокойной душой съездить в свою епархию.

От пса, когда тот готов броситься в драку, идет особый запах. Сейчас он наполняет комнату. Анна брезгливо отводит взгляд, Стивен кладет руку на грудь, словно хочет вздыбить шерсть, стать больше, прежде чем оскалить клыки.

– Я вернусь к вашему величеству через неделю, – говорит Стивен. Елейные слова вырываются из глотки, как утробный рык.

Король хохочет.

– А пока нам по душе Кромвель. Мы довольны его обхождением.

Как только Винчестер выходит, Анна вновь прижимается к королю, стреляет глазами, словно предлагает ему разделить тайну. Она по-прежнему туго зашнурована; единственный внешний признак беременности – чуть набухшая грудь. Никто официально не объявляет, что королева ждет наследника: когда речь идет о женской утробе, ничего нельзя знать наверняка. Возможны ошибки. Однако весь двор уверен, что она носит под сердцем дитя, и сама Анна так говорит: яблоки на сей раз не упоминаются, все, на что ее тянуло тогда, теперь вызывает отвращение – так что по всем признакам будет мальчик. Билль, который он намерен предложить палате общин, не предвосхищает несчастье, как думается Анне, а напротив, упрочивает ее статус. В этом году ей исполнится тридцать три. И как он мог столько лет смеяться над ее плоской грудью и желтоватой кожей? Теперь, когда она королева, даже Кромвель видит, что Анна – красавица. Черты правильные, точеные, головка маленькая, как у кошки, шея отливает минеральным блеском, словно припудренная золотой обманкой.

Генрих говорит:

– Как посол Стивен несомненно хорош, однако я не могу держать его при себе. Я доверял ему в самом важном, а теперь он против меня. – Качает головой. – Я ненавижу неблагодарность. Ненавижу вероломство. Вот за что я ценю вас. Вы не отступились от своего господина, когда того постигла беда. Для меня это – лучшая рекомендация. – Можно подумать, беда постигла Вулси без всякого участия короля. Можно подумать, с вершины власти его сбросила молния. – И еще меня огорчает Томас Мор.

Анна говорит:

– Когда будете составлять билль против лжепророчицы Бартон, включите туда, кроме Фишера, еще и Мора.

Кромвель качает головой:

– Не выйдет. Парламент не примет. Против Фишера довольно свидетельств, и члены палаты общин его не любят, он говорит с ними, словно с турками. Однако Мор приходил ко мне еще до ареста Бартон и доказал свою полную непричастность.

– Но это его напугает, – говорит Анна. – Так пусть испугается. Страх лишает человека воли. Мне случалось такое наблюдать.

Три часа дня. Вносят свечи. Он сверяется с журналом Ричарда: Джон Фишер ждет. Сейчас надо вызвать в себе злость. Он пробует думать о Гардинере, но его разбирает смех.

– Сделайте лицо, – говорит Ричард.

– Вы не поверите, но Гардинер мне должен. Я оплатил его назначение на Винчестерскую епархию.

– Стребуйте с него долг, сэр.

– Я уже забрал для королевы его дом. Он до сих пор горюет. Я не хочу припирать Стивена к стене – надо оставить ему путь к отступлению.

Епископ Фишер сидит, возложив костлявые руки на трость черного дерева.

– Доброе утро, милорд, – говорит Кромвель. – Почему вы так легковерны?

Епископ удивлен, что они не начали с молитвы, тем не менее бормочет благословение.

– Вам следует молить короля о прощении. Сошлитесь на свои лета и телесную немощь.

– Я не знаю, в чем моя вина. И что бы вы ни воображали, я еще не выжил из ума.

– А я думаю, что выжили. Иначе как бы вы поверили этой Бартон? Увидев на улице кукольный балаган, вы не станете кричать: «Ах, как они ступают деревянными ножками, как машут деревянными ручками! Слушайте, как они дудят в свои трубы!» Ведь не станете же?