– Я никогда не видел кукольного балагана, – печально говорит Фишер. – По крайней мере такого, как вы описываете.

– Но вы в него попали, милорд епископ! Оглянитесь! Это все – один большой балаган.

– Однако очень многие ей поверили, – кротко отвечает Фишер. – Сам Уорхем, тогдашний архиепископ Кентерберийский. Десятки, сотни набожных и образованных людей. Они засвидетельствовали ее чудеса. И она не могла прямо говорить о том, что открыли ей небеса. Мы знаем, что Господь изъявляет свою волю через своих служителей. У пророка Амоса сказано…

– Не тычьте мне в нос пророком Амосом! Она угрожала королю. Предсказывала ему смерть.

– Предсказывать не значит желать. А уж тем более – замышлять.

– Она никогда не предсказывала того, чего не желала. Она встречалась с недругами короля и обнадеживала их, описывая им, как все будет.

– Если вы о лорде Эксетере, – говорит епископ, – то король его уже простил, как и леди Гертруду. Будь они виновны, король привлек бы их к суду.

– Одно из другого не вытекает. Генрих стремится к миру и потому решил их помиловать. Возможно, он помилует и вас, но прежде вам следует признать свою вину. Эксетер не печатал инвективы против короля, а вы печатали.

– Какие инвективы? Покажите.

– Вы подписывали их чужим именем, милорд, однако меня не обмануть. Больше вы ничего не опубликуете.

Фишер вскидывает глаза. Видно, как движутся кости под сухой старческой кожей; пальцы сжимают трость с рукоятью в виде золоченого дельфина.

– Ваши заграничные издатели теперь работают на меня. Стивен Воэн предложил им более высокую плату.

– Вы преследуете меня из-за развода, – говорит Фишер. – Не из-за Элизабет Бартон, а потому, что королева Екатерина просила у меня совета, и я его дал.

– Когда я требую соблюдать закон, вы говорите, что я вас преследую? Не пытайтесь увести меня от своей провидицы, не то я отправлю вас к ней и запру в соседней камере. Поверили бы вы, если бы она увидела коронацию Анны за год до самого события и объявила, что небеса благоволят новому браку короля? Не сомневаюсь, в таком случае вы бы объявили ее ведьмой.

Фишер трясет головой, уводит в сторону:

– Знаете, я всю жизнь мучился вопросом: Мария Магдалина и Мария, сестра Марфы, – одно ли это лицо? Элизабет Бартон сказала мне твердо, что – да. У нее не было ни малейших сомнений.

Кромвель смеется.

– О, это ее ближайшие знакомые, она запросто к ним заглядывает. Не раз ела с Богородицей из одной миски. А теперь послушайте, милорд, святая простота была хороша в свое время, но оно миновало. Идет война. Если вы не видите за окном воинов императора, не обманывайтесь: мы воюем, и вы в стане врага.

Епископ молчит, слегка покачиваясь на табурете. Фыркает.

– Теперь я понимаю, почему Вулси взял вас на службу. Вы негодяй, как и он. Я сорок лет ношу священнический сан и никогда не видел таких подлецов, как те, что сейчас у трона. Таких нечестивых советников.

– Заболейте, – говорит Кромвель. – Слягте в постель. Это мой вам совет.

Билль против кентской девственницы и ее сообщников поступает в палату лордов утром двадцать первого февраля, в субботу. Там значится имя Фишера и, по настоянию короля, Мора. Он отправляется в Тауэр к Бартон – выяснить, не хочет ли она перед смертью рассказать что-нибудь еще.

Она пережила эту зиму, когда ее возили по стране и в каждом городе заставляли повторять признание, стоя на эшафоте, на пронизывающем ветру. Он приносит свечу и видит, что она обмякла на табурете, как плохо увязанный тюк с тряпьем. Воздух разом холодный и затхлый. Она поднимает голову и говорит, словно продолжая недавно прерванный разговор:

– Мария Магдалина сказала мне, что я умру.

Возможно, думает он, она разговаривала со мной у себя в голове.

– А день она назвала?

– Вы хотите его знать? – спрашивает Бартон, и у него мелькает мысль: уж не проведала ли она, что парламент, возмущенный тем, что в список включили Мора, готов отложить принятие билля до весны. – Я рада, что вы пришли, мастер Кромвель. Здесь ничего не происходит.

Даже самые долгие, самые изощренные допросы ее не запугали. На какие только ухищрения он ни шел, чтобы притянуть к делу Екатерину, – все безрезультатно. Он спрашивает:

– Тебя хорошо кормят?

– О да. И одежду мне стирают. А я все вспоминаю, как ходила в Ламбет к архиепископу. Так было хорошо. Река, народ суетится, лодки разгружают. Вы знаете, что меня сожгут? Лорд Одли сказал, что меня сожгут.

Она говорит об Одли, как о старинном друге.

– Надеюсь, тебе заменят казнь на более легкую. Это решает король.

– Я ночами бываю в аду, – говорит она. – Господин Люцифер показал мне кресло, сделанное из человеческих костей и обитое огненными подушками.