К. Г а в р о г л у: Это была сознательная позиция?

Т. К у н: Да, вполне. Были люди, которых это интересовало, и между ними существовала конкуренция. Руководитель совета выбрал меня в качестве кандидата. Меня занесли в списки. Однако имелись и другие кандидатуры. Я помню, как все мы сидели на нижнем этаже, пока наверху шло обсуждение. Многие члены совета предлагали своих кандидатов, и мы гадали, кого из нас выберут. Я получил эту работу, но это был странный опыт.

А. Б а л т а с: Вы говорили о способности писать, и вас считали одним из немногих людей в бизнесе, которые умеют писать. Но поскольку вы упоминали о трудностях письма, это вполне согласуется с моим представлением о вас. Писать действительно трудно, и я рад, что вас не увлекает журналистский стиль. Как вы вообще относитесь к написанию сочинений?

Т. К у н: Только моя мать имела с этим дело. Она издавала и читала книги. А я и будучи ребенком, и до сих пор не пишу писем. Лишь деловые письма, которые обязан писать.

Я ужасный корреспондент, и это всегда доставляло мне неприятности. Однажды мать сказала: «Ты можешь говорить все, что хочешь, но будь осторожен, когда пишешь». Она дала мне много полезных советов. Моя мать была чрезвычайно бестактной женщиной. Она могла прямо сказать о том, что у нее на уме, а это были далеко не всегда хорошие мысли. Помню, когда я впервые начал ухаживать за девушками. В то время я учился в аспирантуре, у меня совершенно не было времени, и я довольно редко встречался с одной девушкой. Однажды моя мать встретила нас на улице Нью-Йорка и несколько дней спустя сказала мне: «Я видела тебя с G… Эта девушка тебе не подходит». Ах!

К. Г а в р о г л у: Годы вашей учебы в университете пришлись на период, когда в Европе шла война. В американском обществе ощущался довольно высокий накал страстей по поводу того, как должна вести себя Америка. Каково было ваше отношение к этой ситуации и как ее воспринимали другие люди из университета? Велись ли какие-то споры? После Перл-Харбора все стало ясно, но что было до того, какой была ваша собственная позиция?

Т. К у н: Удивительно, как мало я об этом помню! Я говорил вам, что был весьма радикален в девятом классе школы. Мы участвовали в шествиях 1 мая в знак солидарности с рабочими. Но после окончания школы все осталось в прошлом. Я сохранил либеральные убеждения, но никогда с тех пор не проявлял их активно. Меня даже смущает тот факт, что я настолько ими увлекался. Что же касается моей позиции и позиции нашей семьи, то мы были очень рады, когда Рузвельт принял решение помочь Англии. Мы считали, что Америка должна вступить в войну, хотя не испытывали воодушевления по этому поводу. Подумайте, ведь это была еврейская семья, все мы были зарегистрированными евреями. Родители моей матери были верующими иудеями, хотя и не ортодоксальными. Родители отца, семейная ветвь из Цинциннати, не были верующими. Поэтому все мы были настроены против

Гитлера. Скорее всего в моем окружении встречались люди, относившиеся к вопросу о войне иначе, но я их не помню. Все мои знакомые чувствовали приблизительно то же, что и я. Правда, после Перл-Харбора все это потеряло значение.

К. Г а в р о г л у: Не было ли среди студентов тех, кто выступал против войны даже после Перл-Харбора?

Т. Ку н: Возможно, но я их не помню. Скорее всего таких среди нас вообще не было.

К. Г а в р о г л у: Не могли бы вы подробнее рассказать о курсах лекций, которые читались в Гарварде? Какие курсы вам нравились, какие преподаватели читали лекции в Гарварде? В то время там был один из лучших физических факультетов, хотя в Колумбийском университете был самый лучший.

Т. К у н: Или в Чикаго. Гарвард не славился физическим факультетом.

К. Г а в р о г л у: Даже в то время?

Т. К у н: Даже тогда. Мне кажется, уровень физики в Гарварде начал повышаться только после войны. Тогда там был Джон ван Флек, но я у него не учился и познакомился с ним только впоследствии. На первом курсе я учился у Уэнделла Ферри, о котором я уже говорил. Я ему нравился, и он был хорошим преподавателем. На втором курсе лекции по физике читал Стрит. Я не очень хорошо его знаю, но он был известным специалистом в области спектроскопии.

К. Г а в р о г л у: Вы не были знакомы со Слэйтером, он ведь работал тогда в Массачусетском технологическом институте?

Т. К у н: Нет, с ним я не был знаком. Я узнал о нем во время реализации квантового физического проекта, но никак с ним не пересекался. В основном я имел дело с теми, кто преподавал электронику. [Леон] Чеффи и некто Кинг [Рональд У.П. Кинг] очень хорошо читали теорию антенн. Однако ни один из них не оставил глубокого следа в моей памяти. Чеффи был невероятно плохим преподавателем, Кинг, напротив, читал очень хорошо. В математике я на год опережал программу, но не решился сразу изучать курс второго года по исчислениям и начал опять с первого года. Я нашел этот курс очень легким и почти не ходил на занятия, ограничиваясь тем, что с кем-нибудь посылал преподавателю решения моих старых задач. Не могу сказать, что я вообще не посещал занятия, но приходил в аудиторию очень редко после первых недель учебы, и правильно делал.

На втором году я уже не так сильно опережал курс обучения. Мне кажется, я был готов начинать изучение математики со второй половины второго курса.

На третьем году обучения в курсе математики появились темы, оказавшиеся для меня чрезвычайно трудными. Курс читал Георг Биркгоф, знаменитый математик и один из самых плохих преподавателей, каких только можно себе представить. Мы занимались сложными интегралами и частичными дифференциалами, но я никак не мог понять, что мы делаем. Я выполнял все правильно, но не чувствовал материал. У меня был очень хороший друг, которого я однажды спросил: «Как ты это делаешь?» Он рассказал. Тогда я признался, что не вполне понимаю суть операций. «Как же так? – удивился он. – Ведь все это мы делали раньше, только с большим числом переменных». – «Ох!» – воскликнул я. Что-то щелкнуло у меня в мозгу, и все встало на свои места. И хотя я не всегда мог правильно решить сложный интеграл, друг оказался прав. Вот это моя память сохранила о Биркгофе.

К. Г а в р о г л у: Вы очень мало сказали о теоретических курсах.

Т. К у н: Вспомните, что я учился только три года. На первом и втором году обучения основные курсы по физике были включены в общую двухгодичную программу, хорошую и четкую. Не помню, что еще нам читали по физике, и не помню, какая физика была на третьем курсе. Мне хотелось изучать электронику, а физика нужна была лишь как база для этого. Я познакомился с электромагнитной теорией, прослушал курсы лекций по электричеству и магнетизму Все было хорошо, но меня эти курсы не слишком заинтересовали. Все-таки это был еще не подлинный Максвелл, а книга Пейджа и Адамса. Вы ее помните [209] ? Не помню, слушал ли я курс по термодинамике [Перси У.] Бриджмена, когда учился в аспирантуре. Я мог посещать этот курс раньше. Тогда его читал нам Филипп Франк, однако я не уверен, у кого изучал этот курс. Мне всегда нравилась термодинамика. Эта дисциплина в значительной мере математическая, однако дает важные физические следствия.