Шрифт:
Снова цитировать Балагову?
«…чувствую, что получила откуда-то свыше привилегию достичь такой высоты внутреннего переживания, — пишет она в авторском послесловии, — что передо мной зримо открылись смыслы понятий „части“ и „целого“, зависимости каждого от другого и ответственности каждого перед другим.»
Тут, сдаётся мне, пора обратиться к переводчику. В своем предисловии, красноречиво названном «На краю истории и правды» Николай Переяслов подтверждает, что царица Мария-Гошаней «недолговечной яркой звездочкой просверкнула на небосклоне российской политической жизни XVI века и сгорела в костре жесточайчих придворных интриг и вспышек царского психического безумия, явив собой невинный жертвенный агнец, возложенный кабардинским народом на алтарь своего служения России.»
И вот оно: в России почти забыто, а в Кабарде всё болит, болит!
Уверен, что автор и переводчик не договаривались об этом, а тем более пишущий эти строки — с ними обоими, но из одинаковых ощущений «троицы» — автор-переводчик-читатель — совершенно определенно следует, что глубоким своим и очень эмоциональным романом-трагедией Люба Балагова заложила прочный, как кавказские скалы, камень в описание будущего, даст Бог, церковного жития царицы Марии.
Сегодня Русская Православная Церковь задним числом, как говорится, пытается «исправить» многие ошибки непростой нашей истории. Почему бы, и действительно, в таком случае не прославить и «кабардинского агнца» — рабу божию Марию?
«Мария, Гошаней, Гошана — чья ты? — спрашивает Балагова в „Слове вослед событиям“. — Какой народ твои считает даты? Ты в Кабарде узнала вкус свободы. Но жизнь сожгла — для русского народа! Что ж о тебе никто не пишет книги? Все позабыли — русские, адыги… Лишь в небесах, увлекшись птиц игрою, твоя душа блеснет, как луч, порою… Ведь ты — Мария, и наступит время — ты к нам вернёшься, тихо скрипнув дверью, и назовет тебя народ — святою, ибо в страданьях ты сроднилась с Тою, в чью честь тебя крестил Макарий в храме и чей покров висит над всеми нами. То — Матерь Божья! Ваше горе — схоже. Не почитать вас — никому негоже…»
Два малых сына, так или иначе погубленных в Москве за восемь лет «царской любви» — брачного союза Иоанна и Гошаней — и в самом деле, роднят православную кабардинку Марию-Гошаней с Божией Матерью.
Может, и в самом деле, хорошо бы об этом вспомнить в праздничный год 450-летия союза России и Кабарды? Какая радость была бы не только для по-прежнему в основном православных пятигорских черкесов и вообще верующих во Христа, а их немало, адыгов. Даже тех, кто над этой датой скрытно или явно насмешничают — а таких, не надо закрывать на это глаза, тоже ох, как немало! — в той или иной степени наверняка коснулось бы полузабытое чувство удовлетворенности Москвой.
Но прославлять — дело РПЦ.
А мне хотелось бы не то что «прославить» автора и переводчика — хотя бы воздать должное их литературному и гражданскому подвигу.
Сам донашивающий солдатскую шинель переводчика, когда на плечах у автора переведенных романов уже поблескивают — ох, не ослепили бы, как это часто на Кавказе случается! — крупные генеральские звезды, хорошо знаю, сколько сил забирает этот необоримо увлекающий «сопротивлением материала» поистине творческий, но тяжкий, что там ни говори, тяжкий труд…
«Это миссия, миссия!» — с лучезарной его улыбкой не раз говорил, приободряя меня, всепонимающий Петр Васильевич Палиевский.
Николай Переяслов справился со своею миссией блестяще и, судя по вдохновению, которое незримым ореолом окружает русский вариант стихотворного романа, она была для него не в тягость — была радостна.
Так вот, я — о первоисточнике этой окрыляющей радости.
С Любой Балаговой не знаком, хоть имя её было, как говорится, на слуху, но те подробности, которые узнал из биографии на обложке «Царской любви» и авторского послесловия, заставили теперь о многом задуматься, многое предположить, многое, вольно или невольно, домыслить…
Не без вполне понятного удовлетворения вдруг узнал, что Любовь Хазреталиевна окончила факультет журналистики МГУ. Сколько мелко- и великопакостных грехов, содеянных его выпускниками, куда рьяней многих других отстаивающих в наших СМИ «демократические перемены», исповедующих «едино» «общечеловеческие ценности», с родного и мне «журфака» потом спишутся! Благодаря поэтическому мастерству, подвижническому труду и гражданскому бесстрашию Любы.
Разве в родной Кабарде, в соседних Адыгее и Карачаево-Черкесии — да вообще на Северном Кавказе! — так вот, «на ура», и примут «Царскую любовь»?
Если бы!..
Как Москва «зашорена» в отношении «лиц кавказской национальности» — так эти «лица» всё платят столице той же монетой.
Обсуждать либо, не дай Господь, подвергать сомнению некоторые факты общей истории либо даже черты характера горца тут не только не принято — отступника ожидает остракизм. Пример тому — судьба великолепного прозаика Аскера Евтыха, так пока его родной Адыгеей — по большому счету — и не «реабилитированного».
Больше десятка лет назад, когда только начал здесь приживаться, за мной прислал машину заместитель главного редактора «Советской Адыгеи» Заур Хуако, тоже выпускник журфака МГУ, теперешний друг, профессор, доктор наук, негромкий и твердый консерватор. В полосе стоял тогда мой рассказ «Готовый роман», в котором была единственная — но добрая, добрая строка! — об императоре Александре II, и Заур весьма настойчиво попросил её снять.