Все слова остались на улицах Питера, вместе с бесконечным парадом видов северной столицы. Мы слабо улыбались, потягивая ватное пиво в полутьме бара, весь энтузиазм общения закончился, как села батарея у плеера. Да, именно так, – без солнечного света наши аккумуляторы стали бесполезны. Следовала ли за смертью новая жизнь?

Она встала и, взяв сумку, не сказала: «Мне пора, ты классный парень, мне было интересно, бла-бла-бла, но…» и все иже по списку, нет.

Она наклонилась, пряча лицо от моего взгляда в близости, и аккуратно сказала мне на ухо:

– Все было здорово. Еще увидимся.

Не прошептала, не выдохнула томным голосом, а просто «произнесла».

Как же это было эффектно!

Исчезла. Я не пошел вслед.

День был вязким и противным. Понимаю, что это лишь внутри моего собственного восприятия, но ничто на свете не могло меня заставить радоваться этому дождю. Все вокруг, особенно сверстники и те, кто помладше, обезумели в одночасье – толпы парней и девушек высыпали на улицу и принялись чуть ли не плясать под дождем. Я ютился под «козырек» ближайшего кафе, чтобы без того промокшие и пахнущие от пота вещи еще и не промокли до нитки от дождя.

Людская масса бесновалась от радости. Они возносили руки к небу, будто это событие можно было приравнять к чуду религиозного масштаба, хохотали; девчонки скидывали верх, оставляя лишь майки, топы или блузки, а парни старались быть рядом, потому что созерцание было прекрасным, но недостаточно. Неудивительно, что от такого заряда позитива на небе осторожно, даже неловко, проступила маленькая радуга, меж двух девятиэтажек, как небесный мост.

И когда я увидел ее, то мне стало стыдно.

В уборной одного общеизвестного общепита, я снова выудил свою записную книжку, блокнот, и принялся записывать:

«Это занятие и заставляет меня думать, что мои действия имеют некий важный смысл, и, в то же время, я начинаю ненавидеть свое существование, которое привело к тому, что я рад этому бреду. Я стал жестким, меня раздражает почти каждый третий, даже к девушкам стал относиться предвзято, видя в них лишь сиськи-письки на ножках. Что со мной не так?»

Я откинулся к стене, но бачок помешал и по помещению и его кафельным стенам пронесся противный скрип сантехники. Посмотрел на запись и зачирикал ее до полной невидимости, после чего вырвал лист целиком, не жалея даже вчерашние записи.

Я делаю их не для того, чтобы сохранить «на будущее», не для того, чтобы посмеяться над «прошлым собой». В этих записях я пытался выудить того человека, кем я был некоторое время назад. Нужен ли он сейчас? Не уверен.

Но он хотя бы мне нравился.

Времяпрепровождение сводилось к обычному рабочему дню – распорядок, который волей-неволей складывался из массива всех действий, что в совокупности не отличало мою «идеальную работу» от всего, чем приходилось заниматься ранее. Какая разница, чем заниматься – продавать сомнительную технику, впихивать в прокат и в продажу диски с отвратительными фильмами такого же качества – все равно время аккуратно разделяется на периодично выполняемые действия.

Вышел из дома – две минуты сорок шесть секунд до автобуса, который довезет меня до «пункта переодевания» за семнадцать минут, плюс-минус две, в зависимости от обстановки на дороге. Да, у нас есть свой пункт переодевания, который, судя по всему, предназначен не больше чем на пять человек, судя по вечно пустым помещениям. Только унылый охранник, растерявший былую армейскую выправку, вечно провожал взглядом, следя, чтобы никто не задерживался.

Итак, я отвлекся.

Когда я выхожу из невзрачной двери в одном из узких дворов с постоянным запахом плесени и органического мусора, на часах «9:55». Пора приступать к работе. Один из классических маршрутов: три минуты сорок секунд до перекрестка (этот результат выработался не сразу, а лишь после того, как я научился не заблуждаться в неожиданных поворотах домов игривого Петербурга); после этого, я жду от пятнадцати до сорока секунд, пока не загорится зеленый человек с цифрами «0:26» под ногами. Забавно, что вечером времени пешеходам дают ровно вдвое меньше, словно намекая на то, что вечером нужно либо сидеть дома, либо в баре.

Потом, на трамвайной остановке, тешу себя созерцанием городской толпы во время затишья, небольшого антракта перед «Часом пик». Поездки в транспорте всегда происходят и одинаково, и по-разному одновременно. Я всегда еще тот же «бомж», вечно игнорируемый, но бесконечно требующий внимания, готовый вырвать его у тех, кто не по нраву, но с другой стороны…

Вид из окна никогда не перестает удивлять уникальностью происходящего. Это и вечные «секундные происшествия», которые словно выстраиваются в ряд, чтобы пролететь мимо за мгновение: аварии, драки, встречи влюбленных или концерты нищих; и абсолютно разные погодные явления в линзе окна, через которое я смотрю на мир своим «объективом».

Все образы – лишь чернильные каракули для моего мозга.

Я увидел старушку случайно, всего лишь открыл глаза во время одного из «сонных перегонов», но сразу узнал ее, как в первый раз, когда она оглядывалась, записывая что-то.

Она чуть ли не во весь голос кричала на одного из пассажиров, плотного парня, лет двадцати восьми, который сидел напротив нее и молча глядел в сгусток пустоты перед собой. Спросонья, я понял лишь то, что он никак не хотел уступить место девушке, стоящей по соседству. Что удивительно – и он, и она были красными, как два рака, не сговариваясь, ни дать ни взять – пара старых знакомых; их обоих уже достало творившееся представление, хотя девушка была слишком скромна, чтобы что-то сказать, а парень притворялся слушающим музыку, хотя по его «открытым» наушникам и алому оттенку лица я понял, что старушка его раскусила.