Отрывает от пола. Трясет, как пес плюшевую игрушку. Мне не хватает воздуха. Я его колочу, но без толку. Вырываю кусок шероховатой кожи на горле, но ему насрать. Он сдавливает мне трахею, и я не могу его остановить.

В легких дикая боль. Я чувствую, как выкатываются глаза. Давление в голове настолько сильное, что у меня ощущение, будто я горю. Горит лицо и грудь. В глазах темнеет, по бокам – все оттенки серого. Не осталось ничего – только тщетные попытки вдохнуть еще хоть раз.

И за тысячу километров отсюда я слышу, как смеется Джаветти.

На меня льется вода, и пара секунд уходит на то, чтобы вспомнить: я не в тюрьме.

В девяностых я три месяца просидел в окружной тюряге за вооруженное нападение, однако суд присяжных так и не пришел к единому мнению.

Вокруг серо-зеленая промышленная краска, грязный белый кафель. Когда я открываю глаза, передо мной как будто сверкают кадры из прошлого.

– Проснись и пой. – Джаветти бросает на пол пустое ведро, а я сплевываю воду.

Руки прикованы у меня над головой к обломку душа, который торчит из куска кафеля на стене. С потолка свисает одна-единственная голая лампочка. Она мигает, освещая помещение тусклым желтым светом.

Стены расписаны матами, на полу – битые бутылки и ампулы. Здесь воняет, как будто здоровый кусок мяса слишком долго провалялся в отключенном холодильнике.

Последнее, что я помню, – это как Хулио сдавливает мне трахею, легко, как переспевший помидор. Дышать стремно, воздух поступает как-то неправильно. Что-то не так со звуками в этой комнате, но я пока не понимаю, что именно. Может быть, дело в странной тишине.

Вспоминаю свои раны, но ничего не болит. Ни горло, ни колено. Даже боль от старых травм, которую я привык не замечать, испарилась. И это подозрительно. Что за фигня со мной творится?

Я дергаю наручниками, только чтобы чем-то занять мысли и не думать о призрачных шансах сделать отсюда ноги.

– Прости, сынок, но это полицейская штуковина. Так запросто не открыть.

Джаветти приседает на корточки, но слишком далеко, чтобы я мог до него добраться. В тусклом свете он кажется больным. На нем голубая рубашка-поло, летние брюки и мокасины без шнурков. Если бы он не держал в руке «Беретту», а его взгляд не казался взглядом шизика, то вполне сгодился бы мне в дедушки.

– Как ты себя чувствуешь? А то я все ждал, когда же ты очнешься.

– Пошел ты. – Я снова дергаю наручниками. Можно подумать, от этого есть хоть какой-то толк.

– Какая жалость! Я надеялся на большее. Впрочем, то, что ты вообще говоришь, хороший признак. Давай попробуем по-другому. Какого черта надо Саймону?

Я показываю ему средний палец. Вдруг с первого раза он меня не понял.

– Любопытно. В этот раз все иначе. И это хорошо. Может быть, мне сказать «пожалуйста»?

Не меньше минуты я молча пялюсь на него, и с каждой секундой старый козел становится все счастливее. В конце концов, я открываю рот. Может быть, хоть немного испорчу ему настроение.

– Саймон не посылал Хулио тебя убить. Только поговорить. Хотел узнать, что случилось с ребятами, которых он тебе дал.

– Только поговорить, – усмехается Джаветти. – Ну конечно. И поэтому послал ко мне громилу с топором. Прямо как в Лондоне. – Он кривится, чем сильно напоминает мне Саймона. – Но я не держу злости. Все это дела давно минувших дней. Твой Саймон – очередной британец-идиот. Его люди мертвы, и он знает почему. А как насчет тебя? Думаю, рано или поздно ты тоже пришел бы ко мне «поговорить»? Нет, ни хрена в этом мире не изменилось.

– Так какого черта тебе надо?

Похоже, мой вопрос его удивляет.

– Ты всегда такой любопытный? Это хорошо. Правда, хорошо. – Он достает обгоревшую диванную подушку и сует себе под зад. – Мне надо, чтобы меня оставили на хрен в покое. Мне надо, чтобы Саймон выполнил свою часть сделки и не пытался снова меня убрать.

– У Саймона очередь из тех, кто готов вылизать ему задницу. На кой ты ему сдался? – Чем дольше я потяну время, тем больше у меня будет шансов выбраться из этой заварухи.

Джаветти ржет, как старая кляча.

– А ты, видать, жалкий тупой ублюдок. Ты ведь понятия не имеешь, в чем тут соль, я прав? – Он поудобнее устраивается на подушке, скрещивает ноги. Как будто собирается третьеклассникам сказки рассказывать. – Все дело в бессмертии, – говорит он, – в вечной жизни. Ловкий трюк, если все сделать правильно.

Не знай я до сих пор, что меня держит в плену психопат, то сейчас бы точно догадался. Подыгрывай, Сандей. Тяни время. Медленно говори с психом, у которого в руках пушка, и, может быть, выйдешь отсюда живым. А еще старайся не думать о том, что Хулио превратился в долбаного зомби.