– Но он же на самом деле не монстр, - сказала я.
– Это другие делают его таким, потому что он отличается от остальных. Знаешь, это грустно. То, как тебя могут разорвать подобным образом. То, как ты пытаешься делать то, что правильно, но не можешь.

"Это как когда я говорю Рою, чтобы он не прикасался к маме", - едва не добавила я и почувствовала, как к щекам прилила краска.

Он наклонил голову, его глаза уставились внутрь меня, и мне показалось, что он видел меня насквозь так, как еще никто раньше. Но в то же время я почувствовала себя в безопасности: знала, что он никогда не расскажет, что нашел здесь. Его пальцы переплелись с моими.

– В твоих словах одиночество, - сказал он.

* * *

Я открыла книгу и бережно развернула сверток бумаг, две из которых были салатового цвета. Это были официальные документы, сообщающие, что дом его родителей переходил к единственному выжившему члену семьи, Чейзу Дженнингсу. Меня огорчила мысль о его бремени.

Следующие бумаги, которых было около тридцати, были очень тонкими и такими хрупкими, чтобы порвались бы, разверни я их быстрее. Мое сердце стало биться чаще. Я узнала бумагу... почерк.

Это были мои письма. Те, которые я писала Чейзу, когда его призвали в МН. Я развернула несколько из них, зная, что нужно спешить, но не в состоянии запретить себе убедиться, что письма реальны. Я перечитала свою бессмысленную болтовню: наши с Бет дела, учебные занятия, разговоры, которые были у нас с мамой. Слова возбудили поток ностальгии. Твердый кухонный стол, и запах ванильных свеч, и я, сижу и пишу по ночам. Беспокоюсь за него. Тоскую.

Кое-что об этом и писала. Говорила ему, что скучаю. Что с нетерпением жду от него вестей. Что постоянно о нем думаю. Каждое письмо я заканчивала следующими словами: "С любовью, Эмбер", и они были правдой. Я любила Чейза Дженнингса.

Я подумала о том, как он прижал меня к себе снаружи, и задалась вопросом: люблю ли его до сих пор.

Эта мысль заставила мое сердце сжаться в замешательстве. Он выводил меня из себя своим непостоянством. Пытался руководить мной, излишне опекал меня, не говорил ничего конкретного. Никто не беспокоил меня так, как он.

И я знала: это потому, что никто не значил для меня больше. Кроме мамы, но моя любовь к ней отличалась от того, что я испытывала к Чейзу, как потребность в кислороде отличается от потребности в воде.

Почему-то я разозлилась. Зачем он сохранил эти письма? Иногда мне казалось, что он едва терпел мое присутствие, но все же он пронес память о наших отношениях через службу и через полстраны. Насколько этот солдат отделился от старого Чейза, моего Чейза?

Но чего будет стоить мне надежда, что он все еще любит меня?

Я сложила письма обратно между страницам романа, постаравшись не оставить следов того, что что-то трогала. Когда я это делала, мой взгляд упал на строчку, которую произносил рассказчик, Виктор, обращаясь к своей возлюбленной.

"У меня есть один секрет, Элизабет, ужасный секрет. Когда я открою его тебе, он обдаст тебя ужасом, и тогда ты, совсем не удивленная моим несчастьем, будешь думать лишь о том, как я прожил до сих пор и что я вынес".

Я непроизвольно содрогнулась. Очевидно, мой псевдоним был не случайным.

– Как ты стал таким большим?
– с удивлением спросил Ронни из столовой. Он встал на стул, чтобы помериться ростом с Чейзом, но все равно был значительно ниже.

– Я ем много овощей, - соврал Чейз, на что Мэри Джейн ободряюще показала ему большие пальцы.
– Не возражаешь, если я сяду здесь?
– Он выбрал место возле стены, чтобы хорошо видеть комнату.

– Не-а, - ответил малыш.

– Вспомни о вежливости, Ронни, - сказала Мэри Джейн. Я помогала ей накрывать на стол.

– Нет, спасибо, - сказал Ронни.

Мэри Джейн нервно рассмеялась.

– Я имею в виду, пожалуйста, сядь. Здесь, возле мамы.
– Она, очевидно, хотела, чтобы сын - единственный, кому нравились гости, - оказался между матерью и отцом. После чего мне осталось лишь место на гостевом конце стола возле Чейза.

Мне ужасно не нравилось, что Патрик не отвез нас сразу в Льюисбург. Его прежнее дружелюбие испарилось, и теперь он производил впечатление человека, жалеющего о своем гостеприимстве.

Подумать только, когда я пыталась убежать, я надеялась на подобную доброту.

Мы собрались вокруг стола, и Ронни произнес самую короткую версию Джонни Эпплсида из всех, что я когда-либо слышала. Напряжение нарастало. Наконец мы начали есть, сосредоточившись на чем угодно, но не друг на друге. Я едва умяла первый кусок тушеного мяса, когда уже подносила ко рту второй. Я приказала себе есть как можно больше. Мы не знали, когда у нас снова появится шанс полакомиться горячей пищей.