Я думаю, ты полон дерьма, – сказала она. – Я думаю, в вас обоих полно дерьма. Ты думаешь, я единственная, кому нужна защита? Чтож, посмотри на себя. Что должно случиться, чтобы ты понял, что это не какая-то игра? Это жизнь.

Питер все еще не отвечал: не потому что не было ответа, но потому что слишком устал, чтобы слушать самого себя. Вот что произойдет, два последних превращения снова случится завтра ночью, и весь город знал это. Только если он не убьет это. Эта штука знала кто он и не было ничего, что он мог сейчас сделать, чтобы оградить себя от бытия частью всего этого. Только если он не убьет это. В нем теперь был страх куда глубже страха клетки и это страх, что с ней случится то же, что произошло с двумя другими девушками, страха, что она будет еще жива, и увидит, как клыки и когти вгры- заются в ее живот, рвут его на части, с едой в желудке, младенцем и дерьмом, пока вся жизнь не вытечет из нее кровью. Только если он не убьет это. Эта жизнь – игра, с са- мыми высокими из возможных ставок, и потерять их выше его понимания. Он не был убийцей, он не хотел убивать никого, к черту все эти убийства.

Он искал нечто хрупкое, но не ценное, для пунктуации, а не страсти. Он выбрал настольную лампу и швырнул ее об пол. Лета испугалась этого насилия, который до- стиг желаемого эффекта, и он ненавидел этот эффект.

Либо ты сделаешь так, как я говорю, или ты никогда меня больше не увидишь, тупая маленькая сука, – произнес он.

Снаружи показался проблеск света; приехал ее отец. Лета отпустила руку Рома- на и стерла слезы со своих щек. Она встала и поправила юбку, посмотрела на Питера. Ее заплаканные глаза Годфри были красными и зелеными, как самое ужасное в мире Рождество.

После ее ухода, Питер присел на кровать Романа. Положил руку ему на голень и потряс его.

Тут никого кроме нас, цыплят – сказал он.

Раздался скрип и он обернулся, обнаружив Шелли стоящей в дверном проеме, не

осмеливающуюся вмешаться. Она смотрела на разбитую лампу, но ей не нужны были доказательства, чтобы понять – кому-то здесь делали больно. Питер молчал. Он накло- нился и снял один ботинок, затем его пару. Он подбросил один ботинок в воздух, затем второй, и она наблюдала, завороженная элегантностью, с которой он ими жонглировал в темной комнате.

***

Следующим утром, Питер проснулся от толчка своей матери. Его щека был пур- пурной и темное пятнышко запеклось на его губе, перед этим отпечатавшись ночью на подушке. Он хотел чувствовать себя лучше сейчас, чем прошлой ночью, к тому же его мама была тут, но его чувства не изменились. Вчера случилось, равно как и случится сегодня, и ничто не изменит эту огромную черную дыру неудачи.

Как ты себя чувствуешь? – поинтересовалась она.

А как я выгляжу? – ответил он вопросом.

Она натянула на ладонь свой рукав и вытерла его губу.

Завтрак, – сказала она.

Оливия дала Линде власть над кухней, что тут же выразилось в куче предложе- ний блюд. Бывают времена, как эти, требующие от нас величайшей силы и сдержан- ности, они-то и убивали Линду прошлой ночью, потому что она не могла покормить своего ребенка. Шелли старалась кушать с чрезмерной деликатностью, чтобы компен- сировать увлечение едой, ставшее следствием ее нервов, но, тем не менее, ее ложка слишком часто стучала о края чашки с манной кашей, стоявшей перед ней. Когда их глаза встретились, Питер наклонил голову на один бок и приподнял противоположную наклону бровь, вызвав слабую улыбку, но когда он попытался улыбнуться в ответ, у него получилось лишь поморщиться из-за распухшего синяка. Оливия, в это время, спряталась за улыбкой в глазах и весело сплетничала о недавнем скандале с участи- ем знаменитости, словно довольная внезапным прерыванием своей рутины. Питер не знал, что заставило упыря стать неожиданно гостеприимной, и ему было все равно.

Его ум был занят реакцией Леты, когда он бросил лампу, и последним взглядом в глаза Роману, прежде чем он отвернулся от него и луной, которая теперь находилась на дру- гой стороне земли, но все еще могла оказывать громадное напряжение на его блуждаю- щие мысли.

После завтрака Оливия поднялась отвезти Шелли в школу. Линда взяла ее за

руку.

Твоя кухня, просто мечта, – сказала она.

Оливия, скромно:

Это зависит от того, кто готовит на ней.

Когда Питер и Линда остались одни, Линда отправилась к бару. Она вынула бу- тылку виски и приправила им свой кофе.

До фермы Тома и Кристал меньше дня пути, – сказала она. – Мы можем быть там до твоего превращения.

На его кружке была трещина, и он провел по ней ногтем.

А что если она следующая? – спросил он.

Они смотрели друг на друга: больше нечего сказать.

Питер отхлебнул из кружки. Когда он глотнул, его горло было, как угольное

ушко. Линда встала и подошла к нему, он обвил свои руки вокруг нее и зарылся лицом в складки ее живота и плакал и плакал и плакал.

К черту все эти убийства, – произнес он.

Кто-то вошел в столовую и Линда обернулась. Это был Роман. Он, казалось, не выражал удивления вторжению Руманчеков в его столовую в той же мере, как и люди, проявляющие глупость после пересыпания.

Который час? – спросил он.

ЧАСТЬ III

ВЕЧНЫЙ ВОЙ

Изгородь

Питер и Роман сидели на капоте «Ягуара», солнце было розовым сквозь деревья и тень от электрической подстанции медленно, тянулась к ним, напоминая формой локоть.