Я зашел в одну из хижин, чтобы посмотреть, как живут крестьяне. На большом плоском камне горел огонь и что-то готовилось. Острый запах перца бил в нос. Было трудно дышать. Дым заполнял всю верхнюю часть помещения и темной, густой струей выходил в дверь. Окон не было, и после яркого дневного света здесь было почти темно. Все же сквозь чад и дым были видны хозяева, спокойно сидящие на земле. Задыхаясь от дыма, но стараясь выдержать приличие и не бежать, я ощупью добрался до выхода.

Приветливо улыбаясь, вышел хозяин хижины. За ним выползло существо, в котором с трудом можно было признать человека. Там, где когда-то был нос, у него зияло черное отвер стие. Век не было, и вокруг глаз краснело мясо. Лицо его имело сходство с львиной мордой - характерный признак прокаженного. Увидев иностранца, он оживился и протянул ко мне руки за подаянием. Человек этот был обречен на медленное гниение. Он сеял вокруг себя заразу, но никто не обращал на него внимания: ближайший врач находился километров за двести от деревни, а местное начальство ограничивалось тем, что запрещало прокаженному приближаться к своим домам.

Мы тронулись в путь вслед за загонщиками, когда солнце находилось еще невысоко. Такли взялся провести нас по кратчайшему пути. Наших мулов повели в обход, так как лес в это время был непроходим для них - было начало октября, только что окончился четырехмесячный период дождей. Море молодой зелени бушевало и радостно тянулось к горячему солнцу. Сплошные заросли тонких лиан, покрытых нежной зеленой листвой и яркими цветами, поднимались до самых вершин могучих деревьев. Засохшие лианы, словно черные, просмоленные канаты, обвивали гигантские тамаринды с раскидистыми ветвями и густой листвой, смоковницы, увешанные сладкими, мягкими, как вата, плодами, стройные стволы высоких эвкалиптов. На большой высоте, где было много света и солнца, все переплеталось, и глаз напрасно пытался распознать, какому растению принадлежат эти ветзи, цветы и плоды. В зеленоватом сумраке подлеска тесно росли древовидные папоротники, гигантские мхи, кудрявые акации, колючий шиповник и безлистые канделяберные молочаи, похожие на руки огромного чудовища с устремленными вверх зелеными мясистыми бородавчатыми пальцами. Многоцветные стаи птиц и мотыльков порхали в яркой, пронизанной солнечными лучами зелени.

Несколько часов продирались мы через лес. Колючие кустарники, точно сказочные стражи, хватали за одежду, царапали руки и ноги. Ползучие растения и бурые воздушные корни мангровых деревьев, похожие на остов перевернутой корзины, преграждали дорогу. Стаи длиннохвостых макак при нашем появлении с криками возмущения взлетали на вершины деревьев и, о чем-то судача на своем обезьяньем языке, с любопытством рассматривали двуногих существ, вторгшихся в их владения.

Часа через три мы достигли невысокой обрывистой камен ной гряды, в центре которой находился проход метров в сто шириной. В этих естественных воротах росли высокие эвкалипты, смоковницы и огромные развесистые баобабы. Густого подлеска, обычно мешающего охотникам стрелять, здесь не было. Мы выбрали место для засады с одной стороны каменного прохода, чтобы случайно не подстрелить друг друга.

Тейлору понравился выступ скалы у самого леса, откуда должны были появиться звери, преследуемые загонщиками. Американец вскарабкался на камень, сдвинул на затылок пробковый шлем и, заложив руки в карманы коротких брюк - шорт, - из-под которых виднелись красные колени, с довольным видом осматривался вокруг.

Ненов, Нульсагет, Такли и я наметили себе камень метрах в пятидесяти от американца и его слуги. Загонщики должны были пройти километров пятнадцать-двадцать через чащу; поэтому охота могла начаться лишь на следующее утро, и нам предстояло провести ночь в лесу. Мы принялись рубить колючий кустарник и сооружать из него изгородь вокруг нашего лагеря. Два негра привели мулов. Незаметно подкрались сумерки, и вскоре над лесом спустилась ночь.

Запылал костер. Красные огненные языки весело заплясали под небольшим котлом. Мы уселись вокруг потрескивавшего пламени, то и дело выкидывавшего снопы золотых искр.

Огромные деревья, отбрасывавшие чернильно-черные тени, плотной толпой обступили наш лагерь. Сквозь густую листву едва проникал голубоватый свет луны. Ночная сырость вызывала озноб, и мы невольно пододвигались к яркому огню. Ветер доносил пряный запах цветов. Африканские козодои затянули свою ночную песню, некоторые из них- бесшумно летали над нами. Расположившиеся недалеко от нас павианы беспокойно возились и переругивались. Мулы мерно жевали траву.

Я разулся: страшно чесалась ступня. Около мизинца я обнаружил маленькую черную точку - маялиса. Так называют особый вид африканских клещей. Забираясь под кожу человека, клещ откладывает там в особом мешочке свои яички. Мешочек со временем растет, вызывая боль и сильный зуд. С помощью булавки я вытащил белый шарик и, бросив его в огонь, протер ранку спиртом. Из-за маялисов в Эфиопии не выживает почти ни одна привезенная из Европы собака: насекомые проникают в нос и уши животного, и оно обычно погибает.

Вскоре ужин был готов.

Два негра, приведшие наших мулов, разместились у забора, в некотором отдалении от костра, и пили горячий кофе. Нульсагет и Сомани сидели у костра рядом, между Неновым и Тейлором, который сердито на них поглядывал. Сомани, чувствовавший себя скверно под недовольными взглядами своего хозяина, несколько раз пытался уйти от костра, но Нульсагет удерживал его, не обращая внимания на плохо скрываемое негодование Тейлора. Сердитое лицо американца в красном свете костра казалось зловещим, не обещавшим ничего хорошего. Вдруг он резко отставил кружку, так что расплескался кофе, и, обращаясь к Нульсагету, раздраженно сказал:

–  Ты что же это - не знаешь, что ли, своего места? Сам расселся с белыми и того посадил!

Сомани поспешно встал и отошел к неграм, сидевшим у забора. Нульсагет же нахмурился и не двинулся с места. Он, видимо, уже отвык от такого обращения. Американец повернулся к Ненову, ища у него поддержки, но тот, сердито взглянув на американца, сказал:

–  Я не одобряю вашего поступка.

–  Вы здесь не хозяин, а гость, - проговорил я. Этот развязный человек вызывал у меня возмущение.
– Было бы лучше, если бы вы вели себя прилично!