Для того чтобы иод сомнение были поставлены не отдельные идеи утопистов, а сам дух социального утопизма, чтобы стремление к воплощению идеи социального совершенства было встречено скепсисом, чтобы философ сказал: не надо утопий, не надо прогресса, не надо совершенства, ибо само стремление к совершенству несет... гибель, для

этого нужно было, чтобы буржуазная цивилизация вступила в полосу пусть затяжного, но тотального и необратимого

кризиса.

Это произошло в XX в. и было впервые наиболее остро

прочувствовано не столько даже западноевропейской, сколько русской интеллигенцией, уже давно жившей в

предгрозовой атмосфере.

В 1917 г. в книге «Об общественном идеале» известный

русский правовед, профессор Московского университета

П. Новгородцев писал так: «Потерпели крушение... утопические надежды найти безусловную форму общественного устройства. Нет такого средства в политике, которое

раз и навсегда обеспечило бы людям неизменное совершенство жизни.

1) Надо отказаться от мысли найти такое разрешительное слово, которое откроет абсолютную форму и укажет

средства осуществления земного рая.

176 Этой точки зрения придерживается, в частности, Фред Полак, по мнению которого, антиутопии «были инспирированы сначала первой мировой войной и русским экспериментом (так автор называет Октябрьскую революцию в России.— Э. Б.), затем

второй мировой войной, диктатурами Муссолини, Гитлера...

атомной бомбой, холодной войной и т. д.» (Polak F. The Image of the Future, v. 2, p. 19).

158

2) Надо отказаться от надежды в близком или отдаленном будущем достигнуть такой блаженной поры, которая

могла бы явиться счастливым эпилогом пережитой ранее

драмы, последней стадией и заключительным периодом

истории...

Опыты XIX столетия подорвали веру в чудодейственную силу политических перемен, в их способность приносить с собою райское царство правды и добра» 177

Эта мысль впоследствии не раз была повторена в самых

различных вариациях многими писателями и философами, и частности Николаем Бердяевым, отлившим ее в четкую, почти афористическую форму. «Утопии,— писал этот русский идеалист в очерке «Демократия, социализм и теократия»,—оказываются гораздо более выполнимыми, чем мы

предполагали раньше. Теперь мы находимся лицом к лицу

с вопросом также жгучим, но в совершенно ином плане: как можем мы избегнуть их фактического осуществления?

...Утопии могут быть реализованы. Жизнь идет к Утопии. И возможно, что начинается новый век, в который

интеллигенция и образованные классы будут мечтать о

методах, как избежать Утощш, .о возвращении к обществу

не утопическому, менее совершенному, но более свободному» 178.

Это была не просто звонкая фраза, какой иной раз

любил щегольнуть Бердяев. Это было предельно заостренное выражение социального настроения определенных слоев буржуазного общества, вступившего в полосу кризиса, их социального и политического кредо. А главное — это

было выражение самой сущности антиутопии. Не случайно

Олдос Хаксли, писатель, наделенный редким социальным

чутьем, взял эти слова Бердяева в качестве эпиграфа к

«Прекрасному новому миру».

Но было в этих словах и выражение кризиса социальной надежды. Как писал Эрих Фромм в «Послесловии» к

роману Орвелла «1984», «надежда на индивидуальное

и социальное совершенство человека, которая в философском и антропологическом плане была отчетливо выражена

в сочинениях философов Просвещения и социалистических

мыслителей XIX в., оставалась неизменной вплоть до

конца первой мировой войны. Эта война ...ознаменовала

начало процесса, которому предстояло в сравнительно

177 Новгородцев П. Об общественном идеале, с. 17.

178 Цит. по: Мортон А. Л. Английская утопия, с. 246, 247, 1$9

короткое время привести к разрушению двухтысячелетием

традиции надежды и трансформировать ее в состояпио

отчаяния» 179.

Кризис исторической надежды — сущностная черта антиутопии. Аптиутоггист — это чаще всего разочарованный

утопист. Он бы душой и рад поддержать ценности, пропо

ведовавшиеся многими поколениями утопистов, начиная с

Томаса Мора, тем более, что у него самого «припрятан»

утопический проект, о котором он стыдливо умалчивает.

Но антиутопист уже не верит — боится верить — в возможность построения свободного, счастливого процветающего