“Боже мой! Сколько лет я здесь не был?!” – подумал Лисовский, осматриваясь вокруг, с нетерпением выискивая знакомые предметы.

За этим занятием застала его Катя. Она тоже не сразу узнала Лисовского.

– Отец!? Что с тобой случилось? Полгода назад я видела тебя по телевизору. С того момента ты страшно похудел. И чем мы обязаны этому визиту?

– Он очень болен и уезжает за рубеж, как считает, навсегда, пришел проститься, – вмешалась Маша.

– Катя! – тяжело дыша начал Лисовский. – Ты вправе попросить меня немедленно уйти, но я очень прошу выслушать меня, – он вытер платком потный лоб и продолжил. – Я пришел не каяться или просить прощения. Тому, что я сделал много лет назад, нет прощения! Ты выросла без отца, без его заботы и внимания. Та редкая переписка, которая была между нами, конечно, ни в коей степени не могла заменить тебе отца. Жизнь твоей матери, которая достойна лучшего, была разбита, поэтому смешно говорить о прощении. Сейчас постарайся понять меня, не как твоего отца, а просто как человека, которому скоро суждено уйти, – Лисовский сделал паузу, чтобы отдышаться. – Видимо, так уж создан человек, что перед тем как ему суждено покинуть этот мир, он каким-то образом стремится приблизиться к своим корням, вспомнить всё то, что связано с его родителями, детством, юностью, началом самостоятельной жизни. У меня из всего этого остались только твоя мама и ты. И ещё этот старый дом, который когда-то был свидетелем и хранителем нашей с твоей мамой любви, твоего рождения, начала моего творчества. Поэтому я не мог не повидать вас – это стало для меня насущной необходимостью, навязчивой идеей.

– Конечно, судьба была к нам немилосердна, лишив меня мужа, Катю отца. Да, ты помогал нам, очень помогал нам материально всю жизнь. Это было с твоей стороны порядочно, но, увы, – это лишь малая часть того, что нужно покинутой женщине и её ребёнку. Однако к чему теперь об этом говорить? Сейчас меня больше всего волнует Катя, которая к 50-ти годам так и не сумела устроить свою личную жизнь.

– Мама, не надо об этом!

“И тут, наверное, тоже моя вина, – подумал Лисовский.
– Будь я с ними, все могло быть иначе”.

– Кто я, чтобы судить тебя, отец? Бог будет тебе судьёй и учтёт и наши с мамой переживания, и то, что ты, благодаря своему таланту, создал для людей. Те минуты счастья, которые пережили миллионы людей, слушая рождённую тобой замечательную музыку. Господь всё взвесит и вынесет свой приговор.

– Спасибо, Катя, за твои слова. Мне важно было их услышать.

– Несколько лет назад мы прочли в газетах, что ты расстался со своей последней женой? Кто же сейчас ухаживает за тобой?

– Да, она осела в Лондоне. Не вынесла моих постоянных скитаний – полжизни в салонах самолётов. Но наш разрыв, как это ни покажется странным, удивительным образом положительно сказался на моём творчестве. С тех пор я написал симфонию, два квартета, еще кое-что и, наконец, оперу. Премьера её состоялась не так давно в Вене и получила хорошие отзывы зрителей и критики. Сейчас планируется её постановка в ряде стран, в том числе в Ла Скала и Метрополитен опера. У меня было ещё много замыслов, но...

– Надо надеяться на лучшее. Ты выздоровеешь и ещё немало создашь.

Лисовский грустно улыбнулся.

– Ты, наверное, хочешь зайти в ту комнату? – спросила Маша, заметив его взгляд, устремлённый к открытой двери кабинета.

– Да, очень!

И вот он в той комнате, где родились самые первые звуки его первой симфонии. В этих стенах он впервые почувствовал и осознал, что способен рождать музыку.

“Просто чудо! Цел письменный стол, за которым были исписаны первые листы нотной бумаги, – бледное лицо Лисовского осветилось радостью. – И та же статуэтка на нём – бронзовая собака, молодая и сильная, встала на задние лапы и готовится к прыжку. Так же он тогда, молодой и полный энергии, готовился к своему прыжку в мир творчества и созидания, к прыжку, который, в конечном итоге, привёл его на самую вершину славы”.

– Там в коробке твой сломанный смычок, а в шкафу, вот, посмотри, – продолжала Маша, – твоя блуза, в которой ты ходил в консерваторию, и, наконец, твой костюм, который мы купили для твоего выпускного концерта. Ты помнишь?

– Ты, ты... все это сохранила? – Лисовский почувствовал, что не в силах сдержать слёз.

– Да, я сохранила всё это, но не потому, что думала о том, что это может быть одеждой будущего гения. Нет, совсем по другой причине. Просто я, я ... Теперь же я уверена, что со временем все эти вещи будут в музее и приходящие туда люди будут счастливы как бы соприкоснуться с тобой и твоей музыкой.

Лисовский сделал неловкий шаг к Маше и попытался поцеловать её руку, но, видимо, был очень взволнован и слаб. Это ему не удалось, и он чуть не упал. Женщины поддержали его.

– Извините, как я неловок, чуть не поломал цветы на подоконнике.

– Это не цветы. Здесь у нас в банках рассада помидоров. Завтра суббота, и мы должны ехать на дачу её сажать.

– Какую дачу?

– На нашу старую дачу, там в деревне. Ту, которую построил твой отец.

– Как!? Вам удалось сохранить нашу дачу? У вас не купили её новые русские? И не сожгли хулиганы?

– Да, она цела, хотя и обветшала.

– Не могу поверить! Как я рад! Сколько с ней связано воспоминаний о родителях, о детстве! Как бы я хотел её увидеть вновь! Это возможно?

– Конечно. Ты можешь поехать туда с нами.

– Боже мой! Боже мой! Я не могу прийти в себя. Я даже представить себе не мог, что она цела. Свидание с ней – это такой подарок мне! Разрешите, я сейчас позвоню моему шофёру? Миша. Мы остаёмся в Твери. Закажи номер на двоих и заезжай за мной. – Последние слова Лисовский произнёс без особого энтузиазма. Женщины переглянулись.

– Лёва, я вижу, тебе совсем не хочется ночевать в гостинице. Что, если мы постелем тебе в кабинете на твоём любимом диване, где тебе когда-то так хорошо спалось.

– Маша, Машенька...! Ты просто читаешь мои мысли. Я, я... не знаю, как тебя благодарить. Мне так нужна эта ночь в свидании с прошлым!

– Алло, Миша! Планы меняются. Можешь ночевать здесь или возвращаться домой, на твоё усмотрение, но завтра к 10:00 заезжай сюда за мной. Поедем в деревню километров за сорок.

– Как, Леопольд Янович? Вы будете ночевать в этой...