Вертолёт приземлился недалеко от избушки. Лётчики, увязая в снегу, добрались до очищенного от снега крыльца, стали стучать в дверь и кричать. Прошло какое-то время, прежде чем за дверью раздался глухой, сиплый голос:

— Ну, наконец-то! Слава Богу!

Дверь отворилась, и они увидали странного худого человека, одетого в грязную потрёпанную одежду, обросшего огромной седой бородой, которая закрывала почти всё лицо. Длинные космы волос вылезали из-под надетой наискосок ушанки. Человек шагнул навстречу лётчику, неловко повис на нём и заплакал. Его пытались успокоить, а он сквозь слёзы всё повторял и повторял:

– Бросили, предатели! Бросили, предатели!

Через несколько часов Щукина доставили в областной центр и поместили в больницу. Ушлые газетчики узнали о случившемся, и скоро в прессе появились статьи под заголовками: “Героический поступок,” “Один в Заполярье,” “Российский Робинзон” и др.

Прошло ещё совсем немного времени, и ещё не успевший полностью оправиться Щукин прямо из больничной палаты попал в камеру предварительного заключения. Оказывается, в прокуратуре нашлись праведники, которые, узнав, как спасся Щукин, усмотрели в его действиях уголовно наказуемое. Следователь, которому поручили вести дело, допрашивал Щукина всего два раза, выяснив всё, что его интересовало. Щукин без утайки рассказал, какие дома вскрывал и что там брал.

— Я не брал ничего, кроме того, что мне нужно было, чтобы выжить. Без этого я бы погиб. Вы согласны? – заглядывая в лицо следователя и надеясь найти сочувствие, спросил Щукин в конце допроса.

Но лицо следователя оставалось беспристрастным.

— Суд разберётся, – ответил он.

Шли месяцы, а суда всё не было. Может быть, следователь выезжал на место, выяснял обстоятельства, допрашивал пострадавших. А может быть, суд был завален делами, и до Щукина просто не доходила очередь. В газетах же развернулись две новые шумные кампании диаметрально противоположного толка. Заголовки одних статей гласили: “Освободить Щукина!”, “Свободу герою!”, “Опомнитесь — он не виноват!”. Другие талдычили: “Закон равен для всех”, “Давайте уважать УК!” и др. Заработки журналистов множились.

Щукин всего этого не знал. Он буквально томился в заключении. Прознавшие об его злоключениях сокамерники его не обижали, даже сочувствовали. Однако Щукина донимала жара и духота, вечно спёртый воздух камеры. Ещё физически слабый он не раз терял сознание. Но главное страдание причиняла уверенность в несправедливости того, как с ним обошлись. “Если меня осудят, живым я отсюда уже не выйду: или сердце остановится, или сойду с ума”, – часто думал он.

Наконец весной, почти через год после его вызволения из полярного плена, состоялся суд. Он был недолгим. Уже в конце дня судья начал зачитывать судебное решение. Текст подчас изобиловал терминами, которых Щукин не понимал. И вот, наконец, финал: “Суд признаёт, что подсудимый Щукин совершил противоправные действия, которые попадают под ряд статей УК РФ. Однако, учитывая, что деяния подсудимого не преследовали корыстные цели, не были совершены с целью обогащения, а были совершены им в силу чрезвычайных обстоятельств, в которых он оказался, а также учитывая, что причинённый им при этом ущерб госимуществу и имуществу граждан незначителен, а также учитывая отсутствие материальных претензий со стороны потерпевших, суд счёл возможным признать гражданина Щукина невиновным”.

Во время объявления приговора Щукин сидел с низко опущенной головой. Руки его дрожали. Когда всё было закончено, он закрыл лицо руками и зарыдал. Сквозь всхлипывания доносилось невнятное: “Предатели! Сволочи!” Назначенный ему адвокат старался успокоить:

— Вы должны быть благодарны Богу за то, что остались живы и там, среди полярной ночи, и здесь, в тюрьме. Шансы выжить и там и тут были достаточно низкими. Но теперь всё позади. Куда вы теперь?

— Где-нибудь пересплю, а завтра быстрей домой.

— Где же вам заночевать? Знаете что... давайте ко мне. У меня большая квартира. Места хватит.

Утром адвокат застал Щукина стоящим у окна. Была весна, и восходящее солнце ласкало его худое, небритое лицо.

— Ну, как спали? Какие планы? У меня к вам предложение. Задержитесь здесь на несколько дней. Мы подготовим и передадим в суд исковое заявление. Меня так возмутило всё, что произошло с вами, что я просто считаю своим долгом наказать виновных. Тех, кто бросил вас больного, а также тех, кто вынудил провести несколько месяцев в тюрьме явно невиновного. Позже вам придётся прибыть в суд в качестве истца.

— А пошли они все на ..., – грязно выругался Щукин. – Пусть их Бог накажет! Не буду писать никаких заявлений. Постараюсь улететь первым же самолётом, а сюда в жизни не вернусь. Я очень соскучился по дому, по матери, а потом.... пришло время сажать огурцы.

– Что, что???

— Да, пришло время сажать огурцы.

Щукин улыбнулся, наверное, в первый раз за многие месяцы.

1999 г.

ИЗБИЕНИЕ

Лишь через неделю, когда следы побоев почти прошли, к Иванову допустили адвоката.

– Я прежде всего настаиваю, чтобы привлекли к ответственности сотрудников милиции, избивших меня, – возбуждённо начал разговор Иванов. – Что это за демократические порядки? Если я провинился, докажите это, судите, и я понесу наказание. А тут на моё требование вызвать адвоката меня, лежащего на полу в наручниках, зверски избивают ногами. В общем, чуть не убили. Убедительно прошу вас, сделайте что-нибудь, чтобы наказать негодяев.

– Это очень трудно. Избивавшие, конечно, откажутся это подтвердить. Судебная медэкспертиза сейчас уже будет малоэффективна. А если что и обнаружит, то они будут говорить, что вы оказали сопротивление или были пьяны и т.д. Шансы нулевые. Мы ничего не сможем доказать.