– Пока ты назвала одного Брута. Да и то…

– Назвать еще? Пожалуйста: помилованные тобой помпеянцы.

Брови Цезаря поползли наверх. Кажется, несколько преувеличенно.

– Сторонники Помпея? Им-то за что ненавидеть меня? За то, что я их пощадил? Или за то, что приказал восстановить его статую?

– Да. Именно за это. За то, что приказал пощадить. За то, что восстановил статую. Ты тем самым плюнул им в лицо, показав, что они для тебя ничего не значат.

Юлий усмехнулся.

– Возможно, ты права. Возможно, вы все правы, кому пришло в голову предостеречь меня. Но не кажется ли тебе, что человек, постоянно ожидающий смерти, не живет? И умирает многократно. Лучше уж один раз…

Они помолчали.

– Расскажи лучше что-нибудь… жизнеутверждающее.

Жизнеутверждающее? Что? О том, как маленький Цезарион ест? Пачкает одежду – он как раз учится есть самостоятельно? Казалось бы, ничего более жизнеутверждающего не придумаешь, и, вместе с тем, Клеопатре сейчас совсем не хотелось говорить о сыне.

Она начала разговор о какой-то ерунде. О подарке из храма Херу – особой маске для волос. Который на самом деле она получила задолго до отъезда из Египта.

– Ты умная девочка.

Они снова помолчали.

– Я готовлю для тебя подарок. Думаю, он тебе понравится. Но пока не скажу, – лицо Цезаря стало лукавым.

Лучшим подарком для нее будет, если он останется жив. Но она нашла в себе силы промолчать. В конце концов, негоже столько говорить о смерти – того и глядит, накличешь.

Она не могла занять себя ничем. Собралась читать – не вышло. Решила писать. Слуга с поклоном принес свиток папируса, восковые таблички. Она запишет то, что опасно доверять… Нет, нет! Она не будет ничего писать об этом. Лучше заняться какой-нибудь ерундой. Может быть, написать, как следует ухаживать за волосами? Для многих женщин это важно…

Но в голову ничего не шло.

Она покрутила в руках стилос. Если бы его можно было сломать, наверное, это принесло бы ей какое-то успокоение… Но такой не сломаешь.

В дверь сунулась было нянька маленького Цезариона – Клеопатра жестом отослала ее. Не хватало сорваться еще на малыше и его няньке! Если Цезаря убьют, мальчик – единственное, что останется ей… Нет! Прочь гнусные мысли! С ним все будет хорошо!

Но в то, что будет хорошо, не верилось.

Когда дверь скрипнула, пропуская верного Мардиана, Клеопатре хватило одного взгляда на него, чтобы понять: все.

– …умер, как истинный римлянин! Тогой лицо успел накрыть, чтобы они не видели!

– Сучье отродье!

– И ноги.

– Да, говорят, у него были больные ноги…

– У Цезаря-то?! Да он был сложен как Аполлон!

– Поэтому и завидовали!

– Ну, да! Ты Брута видал?

– Но Цезарю уже перевалило за пятьдесят…

– Пятьдесят шесть ему…

– Не пятьдесят шесть, а пятьдесят пять.

– Ну и что? Он все равно был мужчина хоть куда!

– Да уж, получше многих!

– Вон на одного только Брута поглядеть! Молодой, а смотреть не на что!

– Говорят, Брут его и добил.

– Брут?! Этот сопляк?! Если на теле Цезаря есть не рана, а царапина, то это от Брута! Ненавидел сильнее всех, а ударить как следует не смог бы. Он не воин.

– Да и вообще не мужик.

– Да ну, ерунда! Они все по очереди били, чтобы одинаково быть виновными. Чтобы никто чистеньким не остался. С-с-суки!

– Его последний добил. Судя по тому, сколько там кровищи было.

– Его кто-то из них в лицо ударил.

– А кто-то еще в это… причинное место…

– Ну, это явно кто-то его мужским статям завидовал…

– Да все они завидовали! Их жены все как одна к Цезарю побежали бы, если бы он только свистнул!

– Он их всех затмевал. По всем параметрам.

– …

Значение этого ругательства Клеопатра как-то спросила у Цезаря – сама не догадалась. Цезарь сперва погладил ее по голове, словно маленькую девочку, и сказал, чтобы она такого больше никогда не повторяла, потому что это – «очень плохое выражение». Но царица буквально на следующий день употребила его: не привыкла чего-то не знать и решила «взять Юлия измором». Он догадался. Долго смеялся, но потом все же разъяснил. Ругательство и вправду было… слишком грязным.