– Я слушаю вас, - процедил он не слишком любезно, заранее зная, что ничем не сможет помочь.

– Итак, вы и есть Артур, ассистент режиссера. Все правильно? – Уточнила Тамара, и тон у нее получился небрежно-высокомерным. Изображая из себя светскую львицу, она уселась на казенный алюминевый стул, закинув ногу на ногу и, в свою очередь, не менее бесцеремонно разглядывая незнакомца.

– В данный момент я никто. В данный момент я в простое, - признался он прямодушно, чем сразу подкупил ее. Жду, когда сформируют новую группу. А пока вот околачиваюсь в коридорах, у коллег, да в буфете.

Тамара откинулась на спинку стула, закурила тонкую длинную сигарету от изящной зажигалки, демонстративно пренебрегши зажженной им спичкой. Затянувшись и медленно выпуская дым через ноздри, она продолжала разглядывать Артура. Он показался ей самым заурядным ереванским парнем, каких много слоняется вечерами по центральным улицам города. Крепок. Скорее всего невысок. Волосат. Надо лбом, как кустарник над обрывом, нависают коротко стриженные густые, черные волосы. Глаза тоже черные-пречерные – не различишь, где зрачок, где радужка – блес-тят, словно их покрыли каким-то особым, кукольно-манекенным лаком. Коротковатый, с широкими ноздрями нос и сочные чувственные губы. Конечно же, по ереванской привычке, дня три как небрит, отчего щеки и подбородок кажутся сизыми. И конечно ему далеко еще до режиссера, потому что лицо у него самое тривиальное, хоть и с изюминкой.

Но ведь Ншан что-то нашла в нем. Она не могла увидеть его, зато у нее особое, безошибочное чутье на людей... Понятно, она простая деревенская девушка, значит и вкус у нее должен быть соответствующим. Да и выбирать ей явно не приходилось. Кого к ним в дом подселили, в того и влюбилась. И все же... Тамара вынуждена была признаться себе, что есть в этом парне нечто – не то чистота, не то открытость – что притягивает к нему.

– Разве нельзя подождать дома? – поинтересовалась она.

– Киностудия для меня – больше, чем дом. Ее стены, воздух... Вам не понять. Здесь я меньше ощущаю свою отстраненность.

– Значит, самостоятельным режиссером вы так и не стали. – Снова этот высокомерно-снисходительный тон, каким в общем-то она привыкла разговаривать со всеми парнями, чтобы сохранять свое достоинство и дистанцироваться от них.

– Пока не стал, - поправил он ее. И с отчуждением добавил: - У вас, кажется, было ко мне дело.

– Так значит, вы тот, кого оживила Ншан. – Она игриво сверкнула глазами.

Он ответил не сразу. Нахмурился.

– А вы – журналистка. Ко мне уже приходили, и не раз, все выспрашивали. Не хочу я ни с кем обсуждать эту тему. Это никого не касается.

– И правильно, - одобрительно поддержала она его. – Я думаю, случай с вами для Ншан теперь капля в море. Слава о ней докатилась до Америки. О ней столько говорят и пишут. И были, и небылицы...

– Все это мне хорошо известно, - резко прервал ее Артур. – У меня, как видите, сколько угодно свободного времени, чтобы смотреть, слушать, читать. Но вы-то, наверное, человек занятой, и приехали сюда – а студия ведь от центра города не близко – не для того, чтобы поболтать со мной о славе... о ее славе.

Она взглянула на него с любопытством. А парень-то и сам неравнодушен к слепой. Даже имя ее не смог произнести вслух. Похоже, она у него бережно содержится на полочке для дорогих сердцу, но непринятых фильмов. Не такой уж он и обычный, как ей показалось поначалу. А в его чернющих глазах затаилась досада и грусть. На кого он досадует? На непрошенную гостью, нарушившую его ленивое бездействие, или на судьбу, выставившую на его пути свои преграды?

Тамара упорно не спешила выкладывать все карты на стол. Ей хотелось самой разобраться в нем... в Ншан... в них обоих.

– Вы женаты?

– Так вы все-таки из газеты.

– Да нет же, нет! Не имею к прессе никакого отношения. Так да или нет?

– Не женат. Только почему я вам должен отвечать? Кто вы вообще такая, черт побери!

– Это хорошо, - пропустив его вспышку мимо ушей, отметила Тамара.

– Для кого?

– Для общества, - наконец улыбнулась она.

– Чтобы не плодить бездельников?

– С юмором у вас все в порядке.

Артур даже не пытался скрывать, как тяжело он переживает свою отстраненность. Выходит, ее сравнение с ереванскими парнями на улице тоже оказалось преждевременным. Тамара смягчилась окончательно, даже прониклась к нему симпатией. Она потушила сигарету и, бросив ее в переполненную окурками пепельницу, сказала, подаваясь вперед:

– Не обижайтесь, Артур. Я всего лишь неудачно пошутила.
– И, брезгливо оглядев стол, добавила: - Столько пустых чашек, что некуда облокотиться. Неужели все это выпили вы?

– Вместе с друзьями... Я даже не предложил вам кофе, - спохватился он. – Одну минуту!

Артур направился к стойке буфета заказывать кофе, а она разглядывала со спины его и вправду невысокую крепкую фигуру, накаченные плечи, округлый затылок... Сама Тамара не была красавицей, но умела, что называется, себя подать. Одевалась всегда сверхмодно. Блестящие, с медным отливом волосы – свою гордость, демонстрировала во всей красе, распуская их по спине и плечам, как бы невзначай играя ими во время беседы, перебирая пряди, пропуская их сквозь пальцы, или грациозным движением головы откидывая их назад, заставляя взметнуться этакой эффектной волной. Она виртуозно пользовалась косметикой, не преступая той грани, когда это выглядит вульгарно или вызывающе. С помощью туши, карандаша и теней глаза делались огромными, а темно-коричневая каемочка по краю розово-перламут-ровых губ придавала им чувственности. Одним словом, Тамара знала, что ни один мужчина не пройдет мимо нее равнодушно – оглянется, посмотрит вслед, заговорит, сделав попытку познакомиться. Нет, по ней не вздыхали тайно, не боготворили и не посвящали стихов, не караулили часами, чтобы хоть издали взглянуть на нее – с ней с легкостью заигывали, назначали свидания. И, скорее всего, так же легко забывали, если получали отказ.