Армен и Арам, появлявшиеся последнее время даже чаще, чем ей хотелось бы, уединились с матерью на кухне для обсуждения очередных «хозяйственных дел». Они о чем-то возбужденно спорили. Голос Арама то и дело срывался на крик, мешая беседе в гостиной. И хотя это тоже раздражало Ншан, она терпела – братья как ни как...

И тут из непроглядной темноты, окружавшей ее, возник, наконец, голос Тамары:

– Все, как ты хотела, Ншан. Мы здесь.

Она напряглась всем своим естеством... каждой клеточкой тела и души (если душа материальна), будто птица перед решающим полетом, и тихо, но твердо потребовала:

– Прошу всех посторонних оставить мой дом. Я занята теперь.

– Кого ты имеешь ввиду, Ншан? – спросил Симон Симонович, и в голосе его появились металлические оттенки.

– Вас и ваших московских друзей, - в тон ему ответила она.

– Опомнись, Ншан! – он заговорил с ней, как с капризным ребенком. – Ты не можешь так поступить.

– Я сказала, что занята.

– Ншан! – Он предостерегающе поднял голос. – Не забывайся. Ты никогда прежде не позволяла себе такого.

– Не позволяла чего? – теряя терпение, выкрикнула она. – Или я не у себя дома? Или я не свободный человек и не имею права на отдых и личную жизнь? Уходите все! – Бледнея от гнева, она выбросила вперед руку в направлении двери.

Тамара и Артур, стоя в сторонке, с любопытством и удивлением наблюдали странную сцену. На шум вышли из кухни мать и братья.

– Но, милая, воспитанные люди так не поступают, - упрекнула ее одна из московских дам. – Нам обещали, что вы нас посмотрите. Мы здесь, в Ереване, специально из-за вас.

– Я вам ничего не обещала. Моего согласия никто не спрашивал. Я не машина, которую включают по требованию, и ничья собственность.

– Нша-ан!!! – опешил Симон Симонович, покрываясь багровыми пятнами.

– Да-да. И ничего с вами не случится, если вы придете завтра, когда... когда я смогу вас принять. А сейчас прошу всех еще раз: освободите помещение, - сквозь стиснутые зубы потребовала она.

Арам решительно шагнул к сестре и взял ее за руку.

– Нельзя так вести себя с людьми, - наставительно сказал он. – Нам стыдно за тебя. Ты всем обязана Симону Симоновичу. Если бы не он...

– Это он обязан мне всем! – дерзко заявила Ншан, вспоминая наушничества «доброжелателей». – Он выставляет меня на обозрение, как дрессированную собачку. Хватит! Надоело.

Армен с другой стороны подступил к ней и прошипел в самое ухо:

– Немедленно прекрати.

– А вы мне тут не указ! – обрушилась на братьев разбушевавшаяся Ншан. – Вы в моем доме пасетесь. Добро за мой счет наживаете. Пользуясь тем, что я слепая, а мать – добрая, свои делишки исподтишка делаете. И думаете, что я ничего не знаю.

– Ншан!!!

– Молчать! Ведь я до сих пор молчала. Думала, братья... пусть себе. Но вы уже настолько распустились, что позволяете себе орать и скандалить перед тем самым человеком, которому, как вы говорите, я всем обязана. Убирайтесь вон отсюда! Все убирайтесь.

Теперь лицо Ншан пылало. А Симон Симонович стоял белый, как первый снег.

– Ты пожалеешь о своей скандальной выходке, - угрожающе пробормотал он после того, как, хлопнув дверью, ушли разъяренные Арам и Армен.

Сильвия, прислонясь к дверному косяку, с болью в сердце наблюдала за разыгравшейся сценой. Едва увидев Артура, она все поняла. Ее осуждающий взгляд был устремлен не на дочь, а на него.

– Что ж, видно нам действительно лучше уйти, - извиняющимся голосом обратился Симон Симонович к москвичкам. – Она явно не в себе. Это нервный срыв. У таких неординарных личностей, как наш феномен, обычно неустойчивая психика и расшатанная нервная система. Простим ей.

...Ншан стояла посреди комнаты, как потухшая свеча, с безвольно повисшими руками, с упавшей на грудь головой. Сим-Сим увел своих гостей. Тамара благоразумно присоединилась к ним. Не проронив ни единого слова, Сильвия ушла в спальню и закрыла за собой дверь, позволив им наконец остаться наедине.

Только сейчас, остывая, Ншан вспомнила, что все это время Артур был здесь и слышал каждое слово.

Он подошел к ней так близко, что от его дыхания у нее закружилась голова, и тихо проговорил:

– Ты вела себя ужасно.

– Знаю, - так же тихо ответила она.

– Как ты изменилась с тех пор. Я едва узнаю тебя.

– Знаю, - безо всякого выражения повторила она.

– И это все из-за меня?

Судорожно сглотнув, она кивнула.

Он невольно подался к ней, хотел взять в ладони ее лицо, но сдержался. Наконец отступил на шаг и мрачно проговорил, себе ли, ей ли:

– Так не годится.

– Я хочу сесть. – Она чувствовала себя опустошенной и разбитой. Ноги, казалось, отказывались держать ее.