– Зачем тебе это понадобилось?
– напустилась Лана на мужа.
– Неужели не нашлось более веселого места для воскресной прогулки?

– Не шуми, - миролюбиво попросил он.
– Честное слово, я не знал. Все слова в названии такие безобидные - “Лес Лужайка Мемориальный Парк”. Иди, разберись. Я и решил, что это городской парк лесного типа. Но, по-моему, ничего страшного не произошло. Ты же у нас человек любознательный. Разве тебе не интересно узнать, что собой представляет американское кладбище?

– Жуть как интересно, - пожала плечом Лана.

Мемориальный Парк, раскинувшийся на территории в 300 акров, меньше всего походил на кладбище. Мягко переходящие друг в друга склоны холмов покрывал сплошной, сочно зеленевший газон со свободно разбросанными деревьями. Лишь приглядевшись повнимательнее с близкого расстояния можно было заметить вкрапления двухфутовых плит, уложенных рядами, вровень с землей.

– Какая прелесть!
– не слишком уместно воскликнула Лана.
– Вот это мне нравится. Посмотри! Никто ни над кем не выделяется, никто не кричит каменным надгробием: Я выше вас! Я богаче! Я знатнее! Все перед Богом и перед вечностью равны. И какой покой. Какое умиротворение. Прах усопших возвращен природе и с природою воедино слит. А живущие, гуляя здесь, не почувствуют себя подавленными.

Миновав готическую церковь дивной красоты, утопавшую в цветах, и взбираясь все выше и выше по аллее, они обнаружили, что Мемориальный Парк это не только кладбище.Здесь были церкви, в которых отпевали, и церкви, в которых венчали - совершенно очаровательные по архитектуре. Их многочисленные стрельчатые окна являли собой уникальную коллекцию, вывезенных из Европы, красочных средневековых витражей религиозной тематики. Вдоль струившейся, как ручей, дороги то и дело попадались великолепные скульптурные композиции, не имевшие никакого отношения к смерти. Они обнаружили “Террасу”, внутри которой этак запросто экспонировался огромный витраж -“Тайная вечеря” Леонардо да Винчи. Тут же можно было познакомиться с коллекцией всех видов монет, упомянутых в Библии.

На самой вершине холма их ждал еще один сюрприз. В специально с этой целью построенном здании экспонировалась одна-единственная картина - “Распятие и Воскресение” Jan Styka - самое большое в мире живописное полотно, размером 65 х 15 метров. Картина демонстрировалась в большом зале с рядами стульев, как в кинотеатре. Луч прожектора поочередно выхватывал идеально прописанные композиционные детали, а голос в динамике рассказывал ее историю.

– Какой же ты молодец, Левон, что придумал эту прогулку! Я и не подозревала, что прямо у нас под боком находится такая красота.

– А кто-то поначалу готов был съесть меня за это, - проворчал Левон.

Спускаясь по той же аллее к выходу, мимо зеленых холмов с двухфутовыми плитками, Лана сказала:

– Ты сейчас будешь ругать меня или смеяться, но, знаешь, когда придет мой час, я бы предпочла оказаться на такой вот лужайке, в таком мирном сообществе.

– А мое “предпочтение” было и останется неизменным, - вдруг очень жестко, глядя ей прямо в глаза, проговорил Левон, будто оглашал завещание: - Мой прах должен быть рядом с моими родителями.
– И как бы про себя добавил: - Хотя бы прах.

– Ты хочешь сказать, что память родителей тебе дороже меня и детей?

– Я хочу сказать, что для человека нет ничего дороже родной земли. К сожалению, это понимание иногда приходит слишком поздно.

Первый год обучения в американской школе подошел к концу. Инга закончила его с хорошими, стабильными показателями, но и только. Вике же удалось осуществить неосуществимое - она вытянула Ника в успевающие ученики. При этом никто в классе так и не узнал об их совместных занятиях. Более того, благодаря ей был снят с повестки дня сам вопрос о его пребывании в школе. Миссис Морисон пригласила Вику к себе в кабинет и, сердечно обняв ее, выразила ей благодарность и свое личное восхищение.

Глава 21

Время шло. Строительная фирма Давида довольно успешно развивалась. Он снял под нее другое помещение, более просторное, с офисами и большим, отдельно стоящим складом, в котором держал стройматериалы уже не только для себя, но и на продажу. Теперь у Давида был штатный бухгалтер, менеджер, зав.складом, секретарь и небольшая бригада рабочих на все руки. Однако, по его собственному признанию, капиталистом он себя не чувствовал. “У меня нет в голове ничего, кроме гвоздей, брусьев two by four, drywall, кафельных и мраморных плиток, паркетин, балясин и прочего мусора, - жаловался он в приливе откровения отцу.
– Даже обнимая Пегги, я думаю о работе. Это какое-то безумие! Я постепенно превращаюсь в машину. Целый день - в уме, на компьютере, на калькуляторе - считаю, прикидываю, планирую. Кто бы мне сказал, ради чего. А жить-то когда? Или отныне и до конца это и есть моя жизнь?”

Поменяли они, наконец, и квартиру на более просторную, в хорошем, тихом районе, с большим балконом, выходящим в зеленый двор. Давид сам обставил ее по каталогам, не тратя времени на нудные мотания по мебельным салонам, благо фирма его успела наладить контакты с поставщиками мебели для клиентуры. Но семейная жизнь от этого не стала привлекательнее. Приходя усталый домой, он бросал свое, не знавшее отдыха, тело в кресло и тупо смотрел в экран телевизора. Пегги, получив за счет занятости Давида и его растущих доходов, массу свободного времени и избавившись от острой необходимости зарабатывать деньги, смогла, наконец, осуществить свою заветную мечту. Она поступила в университет, на экономический факультет, и усиленно, с удовольствием занималась, целиком отдавшись учебе.