К вечеру, как и предсказывал начальник отряда, Никон вынужден был, для того чтобы дать отдых и лошадям, и людям, заехать во встретившееся село.

Здесь они остановились в первой же избе, куда их впустили. Лошадей развьючили, проводили и дали им есть, а люди тоже поели и легли отдохнуть.

Патриарху уступлена изба, и он расположился там на покой.

Вскоре все погрузились в глубокий сон.

Ночью вдруг просыпается Никон: слышен топот лошадей, стук оружия...

Он прислушивается: какой-то голос требует, чтобы отворили ворота.

Никон поспешно выходит.

— Да что, — кричит поляк, — альбо то можно... точно кепи... точно разбойники... Им говорят, казаки здесь... а он «по царскому указу»... Да и мы по указу... проваливай, служивый, коли не хочешь пули в лоб... Мы, надея на Бога... джелебы не...

— Что за шум, — раздался громкий голос патриарха.

— По указу государеву, святейший патриарх, — раздаётся голос за воротами.

— Святейший патриарх... по указу государеву... измена, — произносит удивлённо Никон.

— Прикажи, святейший, и мы искрошим их, — раздаётся голос поляка. — Аль мало нас? Все ляжем костьми... Джелебы их была сотня, а то десяток... Я и сам пойду... Прочь от ворот...

— Крови не проливать, меча не обнажать! Христос сказал Петру: «Кто обнажит меч, тот падёт от меча». Кто ты, дерзающий тревожить мирный сон патриарха?..

— Окольничий государев, Богдан Матвеев Хитрово, твой богомолец, — по указу царскому.

— Отворить ворота царскому послу! — величественно произносит Никон. — Послушаем царский указ...

Один из свиты открывает ворота, остальные стоят с пистолетами в руках.

— Чего хочет от нас великий государь? — обращается он к спешившемуся Хитрово.

— Святейший патриарх, великий наш государь просит тебя возвратиться в свою святую обитель и сказать: от чего ради ты бежал.

— От гнева его. Я отряхаю прах моих ног, по святому писанию. И кто может запретить мне ехать, куда я хочу? Не раб же я?..

— И царь, и царица умоляют тебя возвратиться и не оставлять их своим благословением.

— Я всегда молю за них Бога и благословляю их ежечасно; но бегу я от ярости крамольников-бояр, — так и скажи великому государю... Я удаляюсь в Киевскую лавру... и там кончу дни свои, как и многие иные подвижники.

— Не могу, святейший патриарх, без тебя возвратиться, — или поезжай мирно назад, или я должен употребить силу?..

— Силу?.. против патриарха... силу против святителя... И держит тебя земля над собою?.. Достоин ты смерти.

— Что ж?.. вели казнить, святейший... я без оружия... вот и меч... А всё без тебя не уеду...

Он бросил меч и пистолет в сторону.

— Прости... ты раб... слуга... исполняешь приказ самодержца... повелителя... Бери свой меч... бери оружие... я последую за тобою... Но ты скажи ему: коль я б хотел, так и тебя, и твоих воинов не стало бы в минуту единую... Вся Русь пойдёт за мною, как один человек... Эй! люди... тревогу... Пущай православные христиане увидят своего патриарха... патриарха Никона... Николай! — облачение... крест... Я облачусь, а крест и икона — моё оружие против врагов моих.

Свита его стреляет в воздух, огромное село в несколько минут является к избе и, узнав, что патриарх приехал, приходит в религиозный восторг.

Никон переодевается и выходит во всём облачении.

Многосотенная толпа падает на колени, плачет, лобызает его руки, ноги, одежду.

Никон говорит с народом со слезами на глазах, учит его вере и любви...

Рассветает. Он сбрасывает облачение, надевает патриаршую свою одежду, велит достать простой воз и, сопровождаемый народом, своею свитою и драгунами с Хитрово, возвращается в «Новый Иерусалим».

Народ провожает его до другого села. По всей дороге, узнав о его шествии, из сел выходит к нему и духовенство, и крестьяне, с иконами и хоругвями...

У ворот обители окольничий Хитрово спрашивает его:

— А царю что передать, святейший?..

— И моё благословение, и мою любовь... Пущай не гневается и помнит: глас народа — глас Божий...

Патриарх Никон недаром разошёлся в первый раз с царём по вопросу о медных рублях, выпущенных ещё в 1656 году.