—Да это же Глашка! Наше нижайшее! С разрешением! Куда бредешь-то? — раздалось с разных сторон.

— Вот, князя своего нашла, теперь домой с ним иду, — степенно ответила Парашка.

— А я слыхал, помер твой ребеночек-то, — проскрипел кто-то.

— Типун тебе на язык! — воскликнула возмущенно Парашка и крепче прижала младенца к груди.

— Вы, князь светлый, на Глашку-то не гневайтесь! Она дев-

ка справная! И добрая! Сделайте милость, посадите на облучок, тяжело ей с дитем да по морозу! — накатила новая волна криков.

— Когда князья великие в чем-нибудь воинам своим славным отказывали! — воскликнул я. — Эй, ты, как тебя там, залезай уж сразу в возок!

Парашка засеменила к возку, кланяясь на каждом шагу и причитая. Я, конечно, на лошадь пересел, не ехать же мне вместе с гулящей, пусть и бывшей. Вынул рубль серебряный, загодя припасенный, подбросил его вверх, крикнул задорно: «Это вам, молодцы, за службу верную!» — и поднял длань, призывая мой небольшой отряд начать движение и указывая ему направление. Долго мы еще слышали восторженные крики казаков. Все-таки умею я разговаривать с народом!

Глава 10

Без царя в голове и на престоле

[1610—1612 гг.]

После всех этих событий я как-то утратил интерес к тому, что в державе нашей происходит. Вы только не подумайте, что мне стала безразлична судьба моего отечества, сердце мое по-прежнему болело, но умом я смирился с тем, что все это надолго, шторм яростный, быть может, и утихнет, но море людское не скоро успокоится. Из истории древней я вывел, что после таких потрясений нужно лет двадцать — двадцать пять, чтобы все вернулось на круги своя. И что ни делай, процесс этот не ускоришь, лекарь тут один — время. Мне еще одна аллегория в голову пришла: смута наша, как пожар в лесу, горит весело, горячо и трескуче, потом долго тлеет и курится, лишь затем новый лес расти начинает, быстрее, чем природой назначено, не вырастет. Пытаться что-либо сделать не только бесполезно, но и вредно, лучше ни за что не станет, а вот хуже — вполне вероятно, несмотря на намерения благие и верное, казалось бы, знание. Так что же делать? Ничего. Смирись, отойди в сторонку и просто живи, пытайся как-то обустроить свою собственную жизнь в это лихолетье и не замахивайся на большее.

Но так уж устроен человек, что не умеет он ждать терпеливо, хочется ему, чтобы времена светлые побыстрее настали, и пусть он ничего для этого не делает, больше от лени великой, чем от мудрости, но все же вслушивается жадно в новости, осматривается пристально вокруг, не мелькнет ли где первый лучик этого самого времени светлого, иногда так распалит

сам себя ожиданием, что спутает отблеск ушедших времен с зарницей новых, рванется вперед и — мордой в грязь, это еще не самый плохой исход.

Наблюдение это ко мне никак не относится, я уразумел, что не только ничего делать не надобно, но и новостей всяких следует избегать. Одно расстройство от них, хорошие на поверку оказываются ложными, а плохие — сильно преувеличенными. Вот и начинает казаться, что все вокруг плохо и с каждым днем становится все хуже. А когда не знаешь ничего, но вроде бы все более или менее сносно — жить можно!

Так что прекратил я суетиться и расспрашивать каждого встречного и поперечного, тетрадочку свою не то чтобы забросил, но обращался к ней лишь в исключительных случаях и с большой задержкой, из дворца старался выходить пореже и весь двор свой и слуг, неиссякаемый источник сплетен и слухов, распустил. Как вернулся из Тушина, так в тот же день и распустил. Хотя и нелегко это было. Особенно холопы волновались, приступили ко мне дружно, закричали обиженно:

— За что гонишь нас, князь светлый? И куда идти нам? Только в разбойники!

«А кто сейчас не разбойник?» — чуть было не произнес я, но вовремя сообразил, что негодное получится напутствие.

— Вы теперь люди вольные и можете поступать так, как вам сердце подсказывает, — сказал я после некоторого раздумья, — не хотите разбойничать, идите под Углич, в деревеньки мои, занимайтесь делом привычным, обороняйте народ от людей лихих. А жалованьем вам будут все те сборы, что землепашцы должны в казну мою вносить. Вот вам каждому по платку с гербом великокняжеским, приедет тиун' из Углича, вы ему платок и покажите, больше он вас беспокоить не будет. Я его упрежу.

Так остались мы с Николаем вдвоем, да еще Парашка цри нас. Действительно, справная оказалась девица, домовитая, на все руки мастерица, да и жалко мне ее стало. А младенца мы торжественно окрестили в соборе Благовещенья и нарекли Иваном, так мне привычнее.

1Т и у н — управляющий княжеским хозяйством. (Прим.ред.)

Да, вестей я не искал, они сами меня находили. Такой уж год урожайный выдался на всякие события, возможно, как никакой другой в моей долгой жизни. Сравниться с ним может разве что год первого пришествия и правления Димитрия. Судьба всех главных действующих лиц Смуты переменилась решительно, но меня в первую очередь и единственно трогала лишь судьба Марины.

Побег Марине удался. Тогда, поздним вечером, никто не обратил внимания на трех русских простых ратников, когда же следующим днем после объявления воззвания князь Ро-жинский снарядил погоню, то направил ее Калужской дорогой, но Марина в сопровождении Заруцкого и пяти сотен казаков неслась во весь опор в противоположную сторону, к Дмитрову. Там еще один ее верный рыцарь, пан Петр Сапега, отбивался от наседавшего на него князя Михаила Скопина-Шуйского. Возможно, что Мариной двигал инстинкт перепелки, уводящей собак от гнезда своего, но допускаю также, что мыслила она укрепить Сапегу и склонить его продолжать борьбу на ее стороне. До того дошли уже темные слухи из Тушина, и он подумывал, не разойтись ли подобру-поздорову со Скопиным-Шуйским и не отправиться ли обратно в Польшу — русское приключение слишком затянулось! Его сомнения передались и воинам, которые вяло отбивались от приступов Скопина. Тут Марина вновь явила свой неукротимый нрав, бесстрашно поднялась она на вал крепостной и крикнула воинам: «Трусы малодушные, вот я, женщина, и то не боюсь!» Воинов она укрепила, но Сапега по-прежнему раздумывал, поэтому Марина оставила его и устремилась, наконец, в Калугу.