рассказывала мне о последних событиях в Тушине. Скрывать ее состояние становилось все труднее, поэтому она затворилась во дворце царском и более не являла себя народу, что породило самые разные слухи, от безутешной скорби по бесследно сгинувшему мужу до тайного разврата. Но, несмотря на свое затворничество, Марина через верных людей знала все, что происходит в лагере. Почти сразу после таинственного исчезновения Димитрия поляки во главе с князем Рожинским начали переговоры с послами королевскими. Вскоре к ним присоединились и некоторые знатные русские, служившие Димитрию. Патриарх Филарет, по видимости, никак в этом не участвовал, но я не сомневался, что все делалось с его благословения и по его приказам. Доподлинно о содержании переговоров Марина не знала, но, по многим слухам, выходило, что речь шла о возможности возведения на престол Русский королевича Владислава — задумка, как вы помните, не новая. Уверился я лишний раз в том, что не удалось нам обмануть ни князя Рожинского, ни тем более Федора Романова, оба они уже не принимали Димитрия в расчет, но, храня свое знание в тайне, первый пытался с честью выпутаться из русской заварухи, второй же повел свою, непонятную мне пока игру.

Могла ли Марина безучастно взирать на это?! Она по примеру Димитрия писала письма, всем подряд, включая короля Сигизмунда и Папу Римского, чтобы не забывали, что есть истинная и законная государыня Русская, ответила она на мой немой недоуменный вопрос. «Счастие меня оставило, но не лишило права властительного, утвержденного моим царским венчанием и двукратною присягой народа русского», — так она писала к королю польскому, то же и мне сказала.

А еще Марина достала из сумы, что была с Димитрием во время неудавшегося побега, загодя написанные грамоты с его подписью. В них он призывал отряды, кои он считал верными, оставить немедленно Тушино и двигаться к нему в Калугу. Марина устроила так, чтобы эти грамоты дошли до тех командиров, кому они были написаны. Войско, пребывавшее в растерянности и молчании, воодушевилось и ударилось в споры бурные. Я догадался, что все это Марина замыслила еще тогда,

у смертного одра Димитрия, дошел до меня наконец-то и смысл ее последнего возгласа в разговоре с Федором Романовым, что все еще услышат о Димитрии, но я все же не удержался и спросил тихо: «Зачем идешь на это, Марина?»

— Что могу сделать я, слабая женщина, в схватке мужчин? — ответила она без раздумий, видно, сто раз до этого все обдумала. — Но Димитрия они боятся, даже тени его трепещут. Только так я могу отстоять права, не свои — сына нашего!

В том, что родится именно сын, у нас с Мариной никаких сомнений не было. По всему выходило, что Господь призвал Димитрия во второй раз только для того, чтобы он зачал этого ребенка, так не девочку же — прекрасный пустоцвет, а только мальчика, продолжателя славного рода. И родится он здоровым и сильным, и будет хранить его Господь до лет зрелых, и даст ему потомство. А иначе зачем все это?

В одном Марина сомневалась — не следует ли позвать патриарха, чтобы он по обычаю нарек имя младенцу царственному. Я чуть было не ляпнул, что окаянного Федьку Романова я не подпустил бы к новорожденным щенкам своей последней суки, не то что к сыну Димитрия, но, видя, что Марина сама этого не жаждет, без труда нашел другие доводы, чтобы отговорить ее от этой затеи, тем более что и священник у меня был под рукой. И еще одна светлая мысль мелькнула в голове моей.

— Я так думаю, что не следует торопиться... — начал было я, но тут Марина, схватившись за живот, издала такой страдальческий стон, что меня будто ветром выдуло из комнаты, а в распахнутую дверь устремились какие-то женщины с тазами, ворохами полотенец, кувшинами с горячей водой, в общем со всем, что им там необходимо.

Я как в аду побывал, стены дрожат от криков боли и ужаса, черти задорно кричат: «Давай еще разок! Сильнее! Кипятку принесите!» — в животе бурление, будто кишки на ворот наматывают, сам же я подпрыгиваю, как на сковородке раскаленной, и продолжается все это, как и заведено в аду, — вечность. Но вот, наконец, все стихло, священник прошептал мне через дверь имя тайное младенца новорожденного, я развер-

нулся, гордо расправил плечи и громко возвестил: «Да здравствует царевич Иоанн Димитриевич!»

И что с того, что в комнате никого не было, так даже и лучше вышло.

Думал я, что не скоро увижу теперь Марину, но она, ломая все обычаи, уже на второй день призвала меня к себе. Слава Богу, принимала меня Марина не в спальной, которая хоть и была уже чистой, но все же внушала мне некоторый страх, а в той комнате, которую она на иностранный манер называла будуаром. Была она бледна и на вид еще очень слаба, но глаза горели жаждой борьбы — необыкновенная женщина!

— Прочь формальности! — воскликнула она, отметая мой вопрос о здоровье. — Надо поспешать!

— Я так думаю, что не следует торопиться... — ответил я, подхватывая ее деловой тон и спеша досказать свою давнюю мысль.

Спорили мы долго, но в конце концов сошлись на том, что «поспешать» и «не торопиться» прекрасно уживаются вместе и одно другому не мешает. На следующий день начался новый спор, еще более яростный, у каждого из нас был свой план, но дальняя-то цель одна, поэтому опять сговорились на том, что Марина выполняет свой, а я свой, настолько они были разные, что никакдруг другу дорогу не перебегали. Единственный раз в жизни смог я в чем-то убедить женщину, но ведь одна большая победа лучше тысяч мелких! Отчасти поэтому был я счастлив необычайно, Марина же загрустила.

Но следующим утром она была вновь бодра, да и сил телесных у нее явно прибавилось. День ушел на обсуждение деталей, отдачу распоряжений, писание разных бумаг, в чем я немало помогал Марине. Вечером во дворец тайно прибыл один из самых надежных слуг Марины — Иван Заруцкий. Имя его уже тогда гремело на просторах русских от Вологды до Дона и от границы литовской до Казани и еще громче загремело, не скажу, прославилось, в годы последующие, но я встретился с Ним в первый и последний раз, потому что тот случай, когда я