При первой же встрече с ним тогда — он первый проявил ко мне, молодому хорунжему, чувство дружбы, обратившись по-текински «Баяр», каковое обращение относилось у текинцев только к старшему, заслуженному или богатому человеку. Я ответил ему тем же, что его порадовало. Так мы и остались навсегда друг для друга — «Баяр».

Осенью 1915 г. из Турции, из-под города Дутаха, что на реке Евфрате, он вызван был на Западный фронт, для принятия в командование батареи. Мы все были очень рады за нашего Юрия Николаевича в его продвижении по службе. Была лютая зима. Полки стояли в землянках. Во всем был недостаток в полках, чтобы не сказать больше. После проводов — карьером он бросился от нас на север, в Алаш-кертскую долину и дальше на сытый Западный фронт — с голодного и холодного Турецкого фронта. Теперь я его встречаю через два с половиной года, но...что же сделали большевики из этого отличного артиллериста, щегольского офицера, спортсмена-конника?! Передо мной стоял се-дой-седой полковник с надорванной, разбитой душой и в военном костюме, которого не одел бы в мирное время даже его денщик.

Я в канцелярии Запасного полка. Она помещается на Почтовой улице, в бывшей канцелярии 1-го Екатеринодар-ского кошевого атамана Чепеги полка, в мирное время. Здание старое, одноэтажное. Там много офицеров. Встречаю знакомых по Турецкому фронту. Вот 1-го Таманского полка сотник Башта*, всегда живой, лихой и жизнерадостный. Теперь он серьезен, с усталым лицом, слегка прихрамывает.

— Что с Вами? — спрашиваю его.

— Был в Первом походе, тяжело ранен, много перенес лишений... многое пережил, — говорит он. И, как будто смутившись за себя, что из такого молодецкого офицера он сделался словно инвалидом, добавляет: — К тому же я теперь женат.

Сказал и засмеялся, но улыбка его совсем не была похожа на ту, которую я так хорошо помнил по Турции.

— Григорий Иванович, Вы ли это?! И почему Вы только в чине сотника? — дружески жму я руку Горпищенко*, кадровому офицеру Таманского полка, гораздо старше меня по выпуску из военного училища.

— Э-э, батенька... — тянет он. — Хорошо и это. Я ведь был разжалован в рядовые за то, что с немцами освободил от красных Таманский полуостров и с полковником Пере-тятыса* образовали временное Войсковое правительство. Но теперь реабилитационная комиссия разобрала наше дело, и мне вернули мой царский чин. Я числюсь в Запасном полку. На фронт, конечно, никогда не пойду. Оскорблен... и с меня довольно... — говорит он спокойно, но с явной обидой. Лицо его грустно и безразлично ко всему. Я его понял.

Так, бюрократической ошибкой «верхов» из строя вышибли отличного офицера и спортсмена-конника, исковеркав его личную жизнь и военную карьеру. Наслушавшись многого, мной овладел «мрак тыла». Нет-нет! Скорее на фронт. Там все более ясно, чисто, как и честно — делаю я свои выводы.

Громкая строевая песня пехоты слышится вдоль Красной улицы. Обыкновенная солдатская песня — «Взвейтесь соколы орлами...», но чувствуется, что в исполнение ее вложено что-то другое, более интересное и возвышенное. При приближении колонны войск эта песня разрастается и несется победным маршем, которого нельзя ничем остановить. Она приблизилась, и я вижу: идет батальон, состоящий исключительно из одних офицеров. Все они в погонах до штаб-офицеров включительно, но все на рядовом положении. Винтовки с примкнутыми штыками они держат вертикально за спинами, с накинутым ремнем на правые плечи. Правая рука наложена на этот ремень, а левой они размахивают в такт шага. Широко открытые рты далеко несут строевую солдатскую песню во всю ее бравурную мощь. Видно, что господа офицеры не только что не стесняются толпы, что они состоят на рядовом положении в строю, но словно этим гордятся.

А жители, перенесшие власть красных, одни влюбленными глазами, другие плачущими восторженно пронизывают их и разряжаются громкими криками и шумными аплодисментами. Я искренне вторю толпе. Великое слово — Освобождение.

По Почтовой улице мимо проходит «артиллерийский унос» в две пары коней, но без орудий. На лошадях совершенно новая артиллерийская сбруя. Впереди, верхом на лошади, идет младший урядник. Два казака правят лошадьми, сидя на уносных. По новой сбруе на лошадях я понял, что оно только что получено из интендантства, и они возвращаются в свою батарею. Нарождается новая войсковая артиллерия, — делаю свои выводы, и сердце мое радуется.

— Федор Иванович! Беги к Бабиеву! Он только что со мной прибыл из Майкопа. Он должен скоро принять полк и набирает к себе только таких командиров сотен, которые «не пригинаются» в боях. Я уже дал ему свое согласие, — говорит мне запальчиво подъесаул Лопатин*, однобригад-ник-таманец по Турецкому фронту.

Отличный боевой офицер и полковой товарищ, потом адъютант полка, он был с Бабиевым в конном отряде полковника Кузнецова*.

В начале 1915 г., в Турции, в Алашкертской долине, я познакомился с командиром 3-й сотни 1-го Лабинского полка сотником Колей Бабиевым и сразу же подружился. Оба были холосты, и это еще больше сближало нас — конников и казакоманов. Много было у нас молодецких холостяцких похождений. Я иду к нему как к старому другу.

Бабиев остановился у своего отца-генерала*, жившего в богатом доме местного купца-армянина Тарасова, на Штабной улице, рядом с областным правлением. Их застал я обедающими. Я ему поведал о цели своего визита.

— Вакантного полка еще нет. Мой 1-й Черноморский уже занят. Другого полка я принять не хочу, почему и выжидаю. Но Вас, Джембулат, с удовольствием возьму в свой полк, — сказал он мне.

Пока кругом неудача, а отсюда и тоска. Екатеринодар переполнен. Гостиницы все заняты. Войсковое офицерское собрание на Екатерининской улице также переполнено, и все высшими чинами. Знакомых в городе у меня нет. Денег также очень мало в кармане. «Где же я буду ночевать?» — пронеслось в голове. В своем столичном войсковом городе офицер войска не имеет ночлега.

Случайно в канцелярии встречаю своих станичников-сверстников, с которыми исколесил походами и боями Турцию в войне 1914-1916 годов и с которыми дружил еще мальчиком в станице. Скромно, со смущенным юмором, говорю им, что мне неще спать.

— Да, пойдемте, Ф.И., к нам на «Разгонный пост», там и переночуете с нами. Правда, казармы переполнены, но мы заснем во дворе. У нас есть бурки, — дружески и совсем не по-военному говорят они мне, друзья детства, приказный и Георгиевский кавалер Егор Крупа и Максим Су-ряднов, рядовой казак, проведший всю Великую войну в строю.