Необычайное дйствіе этого наказанія преисполнило радостью моихъ родителей и наставника.

При малйшемъ проявленіи непослушанія подъ зтро-зой этой отвратительной стки я спшилъ вернуться на правый путь, весь трепеща отъ страха. Однако, мн сз’ж-дено было совершить одинъ простзшокъ, значительность котораго я увеличилъ торжественной ложью, дзтмая оправдаться ею въ глазахъ моей почтенной матери, въ результат чего мн вторично была назначена эта стка и на этотъ разъ было ршено, что вмсто пустынной кармелитской церкви я долженъ идти къ св. Партинз’’, въ лучшей части города, далеко отъ дома—въ храмъ, посщаемый около пс-лз’дня великосвтской праздной публикой. О, какъ велика была моя печаль! Но мольбы, слезы, отчаяніе все было напрасно.

Въ эту ночь, казавшуюся мн послдней въ моей жизни, я не сомкнулъ глазъ ни на минуту; она была самой тяжелой изъ всхъ, какія пришлось потомъ пережить.

Роковой часъ насталъ; облеченный въ проклятзчо стк\г, съ плачемъ и рыданіемъ, я пустился въ пз'ть; наставникъ тащилъ меня за руку, а сзади подталкивалъ слз’га. Такимъ образомъ мы прошли дв или три 3-лицы, на которыхъ почти никого не было; но какъ только мы свернули въ модныя мста, прилегающія къ площади и

церкви св. Мартина, я сразу пересталъ плакать и кричать.

Меня не надо уже было тащить; напротивъ, я шелъ твердымъ шагомъ, прижимаясь къ аббату Ивальди, въ надежд остаться незамченнымъ, спрятавъ голову подъ локтемъ учителя, что мн было легко сдлать, такъ какъ я былъ малъ ростомъ. Ничего не видя, дошелъ я до середины церкви, закрывъ глаза у входа и пріоткрывъ ихъ только тогда, когда нужно было опуститься на колни; но и тз^тъ я оставался съ опущенными рсницами, чтобы не видть никого, ни съ кмъ не встртиться взглядомъ. Когда нужно было выходить, я снова превратился въ незрячаго и вернулся домой убитый, считая себя навки опозореннымъ.

Въ этотъ день я не хотлъ ни сть, ни говорить, ни учиться, ни плакать. И такова была въ конц концовъ сила моего горя и томленія моей дзтши, что я заболлъ на нсколько дней. Никогда посл этого въ нашемъ дом даже не з’поминалось о стк, такъ была напугана моя нжная мать отчаяніемъ, которое я въ этотъ разъ обнарз^жилъ. Я же съ своей стороны очень долго не гршилъ никакой ложью; и кто знаетъ, не этой ли стк обязанъ я тмъ, что изъ всхъ встрчавшихся мн людей былъ однимъ изъ самыхъ правдивыхъ.

Теперь другой елз^чай. Моя бабушка съ материнской стороны пріхала однажды въ Асти. Эта была очень знатная дама, жившая обыкновенно въ Турин, вдова одного изъ придворныхъ вельможъ, окрз^женная всей той вншней пышностью, которая производитъ такое сильное впечатлніе на дтей. Эта дама провела нсколько дней въ дом моей матери и, хотя она осыпала меня ласками, я никакъ не могъ освоиться съ ней, оставаясь тмъ маленькимъ дикаремъ, какимъ я въ то время былъ. Собираясь зазжать, она спросила меня, что именно я хотлъ бы полз'чить отъ нея въ подарокъ. Сначала отъ стыда, робости и нершительности, а потомъ уже отъ непреоборимаго з'ііряметва, я отвчалъ ей однимъ словомъ; ничего,—

ЖИЗНЬ ВИТТОРІО АЛЬФІЕРИ. 2

и какъ ни бились со мной на вс лады, чтобы вынудить въ отвтъ хоть слово, кром этого неприличнаго и грубаго «ничего», все было напрасно. И единственно, чего добились отъ меня допрашивающіе, было лишь то, что «ничего», выходившее сначала изъ моихъ устъ сухо и отчетливо, произносилось голосомъ все боле раздраженнымъ и дрожащимъ, пока не смшалось со слезами и беззщержными рыданіями. Родители прогнали меня въ мою комнату, какъ я этого и заслз'живалъ; тамъ мн было предоставлено наслаждаться взаперти этимъ „ничего", на которомъ я такъ настаивалъ; бабз^шка же ухала. И вотъ тотъ же ребенокъ, который отказывался съ такимъ непобдимымъ упорствомъ отъ законныхъ даровъ своей бабки, за нсколько дней передъ этимъ похитилъ изъ ея полуоткрытаго сз'ндзжа веръ и спряталъ его у себя въ постели, гд онъ былъ найденъ спз-стя нкоторое время. Я утверждалъ тогда,—и это была правда,—что взялъ его съ цлью подарить сестр. Этотъ проступокъ былъ наказанъ по заслз'гамъ очень строго, но хотя воровство большій порокъ, чмъ ложь, меня пощадили и не только не наказали сткой, но даже не пригрозили ею. Бдная мать больше боялась, что я заболю, чмъ станз' воромъ; послднее занятіе, по правд говоря, не носитъ въ себ ничего страшнаго и трудно искоренимаго для человка. зг котораго нтъ въ воровств жизненной небходимости. Уваженіе къ чужой собственности быстро является и упрочивается у тхъ, кого сзщьба надлила имуществомъ.

Здсь я разскажз', въ вид анекдота, о своей первой исповди—междзг семью и восьмью годами. Чтобы подготовить меня, зритель наговорилъ мн о тхъ разнообразныхъ грхахъ, которые я могъ бы совершить, и большая часть которыхъ мн была неизвстна даже по имени. Посл предварительнаго экзамена, совершеннаго дономъ Ивальди, назначили день, когда я долженъ былъ сложить малое бремя своихъ грховъ къ ногамъ о. Анджело, кармелита, исповдника моей матери. Не помню, что именно я говорилъ ему: я испытывалъ большую тяжесть и естественное отвращеніе къ обнаруживанію моихъ тайныхъ помысловъ передъ совершенно чужимъ человкомъ.

Думаю, что исповдникъ самъ составилъ мою исповдь вмсто меня. Какъ бы то ни было, онъ далъ мн отпзг– щеніе грховъ, но прибавилъ, что я долженъ передъ обдомъ стать на колни и публично попросить прощенія з' моей матери во всемъ, чмъ я ее обидлъ. Такая эпи-тимья показалась мн слишкомъ жестокой. И хотя мн вообще ничего не стоило попросить у матери прощенія, но стать на колни передъ кмъ бы то ни было, казалось мн тогда непереносимою казнью. Вернз’вшись домой въ часъ обда, я направился къ столу и когда другіе домашніе тоже вошли въ столовую, мн показалось, что взоры всхъ з'стремлены на меня. Опзгстивъ глаза, я замеръ въ нершительности и въ крайнемъ смущеніи не могъ приблизиться къ столзг, гд вс з^же заняли свои мста. Но я еще не зналъ тогда, что присутствующіе были посвящены въ тайнз' моей исповди и моей эпитимьи. Набравшись храбрости, я сдлалъ шагъ къ своему мстзг, тогда мать строгимъ голосомъ спросила меня, имю ли я право ссть за столъ; сдлалъ ли я все, что нужно; нтъ ли чего-нибудь, въ чемъ я могъ бы упрекнзггь себя.