Сумрак полночи мартовской серый.

Что за ним — за рассветной чертой —

Просто день или целая эра Заступает уже на постой?

Слишком многое в империи зависело от самой личности царя...

* * *

Лорис-Меликов на протяжении всего пребывания у власти не исключал того, что «час свершится роковой, что выпадет такая карта», но верил, что по мере того, как набирают силу реформы, шансы террористов, с которыми он вел неослабную борьбу, убывают. Успехи этой борьбы Михаил Тариелович не переоценивал. Докладывая царю об успокоении общества, он не забывал добавить (как это сделал и в сентябре 1880 г.), что «отсутствие каких-либо выдающихся явлений не может, однако, свидетельствовать о полном успокоении крамольников и не представляет ручательства в невозможности повторения каких-либо новых со стороны их преступных проявлений»464. В январском докладе 1881 г. свой план призвания общества к участию в разработке назревших мероприятий он снова и снова обосновывает целями «дальнейшей борьбы с крамолой». Ориентируясь на общественную поддержку в борьбе с революцией и терроризмом, диктатор стремился к более эффективной репрессивной политике, немало сил и организаторских способностей приложив к реорганизации полиции и сосредоточению ее руководства в одном центре. Он доказывал, что только с объединением разных видов полиции «представится основание рассчитывать на возможность дружного действия всех полицейских чинов в данной местности, а следовательно, и основания рассчитывать на достижение тех результатов, которые так необходимы для предупреждения и раскрытия преступных действий»465.

Этот план, изложенный в самом общем виде в августе 1880 г., Лорис-Меликов развил в представленном царю 10 ноября докладе «О полном слиянии высшего заведования полицией в одно учреждение — Министерство внутренних дел». В докладе предусматривалось объединение Департамента государственной полиции (бывшего

Третьего отделения) и Департамента полиции исполнительной. Граф предлагал, чтобы в ведении нового учреждения «остались исключительно дела, имеющие непосредственное отношение к ограждению общественного спокойствия, к утверждению благочиния и пресечению преступлений». Дела не полицейского характера он считал нужным передать в другие департаменты Министерства внутренних дел. Только при таких условиях, доказывал он, новое учреждение будет работать эффективно, всецело сосредоточившись на своей прямой задаче.

Реорганизация полиции позволила существенно сократить ее штаты466. Директором Департамента государственной полиции был назначен барон И.О. Велио, вице-директором — В.М. Юзефович, к жандармерии отношения не имевшие.

Но если в первых своих докладах царю Лорис-Меликов настаивал на том, что в борьбе с крамолой власть не может ограничиться полицейскими мерами, то с осени 1880 г. он подчеркивает, что эти меры не должны быть главными. Для сокрушения крамолы решающее значение будет иметь не только «строгое преследование вредных проявлений социального учения», но, по его словам, главным образом, возможное удовлетворение законных нужд и потребностей населения467. Это отношение к карательной политике, традиционно воспринимавшейся имперским сознанием как основной фактор борьбы с враждебными явлениями, будет поставлено диктатору в особую вину. Один из его противников, правильно поняв, что граф «придавал полицейской предупредительной и охранной деятельности, даже непосредственно в самой столице, только второстепенное значение», а все его действия были «устремлены на осуществление гуманных либеральных мер», обвинит Лорис-Меликова, что он не исполнил свой первый долг, и поэтому дал возможность свершиться цареубийству468.

Обвинение это (во многом справедливое) на другой день после 1 марта уже звучало в высших правительственных сферах.

Между тем репрессивная политика Лорис-Меликова, при отсутствии в ней чрезвычайных мер и некотором смягчении полицейских преследований сравнительно с предшествующим периодом, оставалась достаточно последовательной и твердой в искоренении противников режима. По подсчетам исследователя революционного движения, за 14 месяцев диктатуры прошло 32 судебных процесса (как правило, закрытых) и было вынесено 18 смертных приговоров469. Несомненно, эти две стороны деятельности диктатора — карательная и созидательная — вступали между собой в определенное противоречие, вызывая сбивчивость позиции диктатора. Ориентация на общественную поддержку побуждала к смягчению репрессий, ставка на царя как главную опору задуманных реформ требовала как раз их ужесточения. Как затруднительно оказывалось согласовать эти разные тенденции, видно на примере отношения Аорис-Меликова к процессу 16 народовольцев.

Смертный приговор был вынесен пяти подсудимым, остальные одиннадцать ссылались в каторжные работы. 31 октября 1880 г. Ло-рис-Меликов шлет телеграмму товарищу министра внутренних дел по полиции П.А. Черевину с просьбой доложить царю, что одновременное исполнение приговора над всеми осужденными к смертной казни «произвело бы крайне тяжелое впечатление среди господствующего в огромном большинстве общества благоприятного политического настроения». Граф сообщает, что, по его сведениям, в обществе ожидается дарование жизни всем осужденным к смертной казни, полагая, что милосердие «благотворно отзовется на большинстве населения». Однако, заявив, что «как человек и как государственный деятель» он «готов был бы присоединиться к мнению большинства, основательно ожидающего смягчения участи осркденных», Лорис-Меликов не скрывает, что боится нареканий за мягкий приговор, которые неминуемо падут на него470.

Телеграмма Лорис-Меликова возбркдает много вопросов. Почему диктатор, наделенный правом испрашивать непосредственно у императора повеления и указания, «когда признает сие нркным»471, обращается к нему через посредника в случае, который сам признает особо важным? Михаил Тариелович умел убеждать императора, несмотря на противодействие со стороны своих противников, скрытых и явных. Вряд ли он сомневался, что наследник (которому близкий ему Чере-вин обязательно покажет телеграмму) одобрит приговоры. Вряд ли мог понадеяться, что он и Черевин выскажутся за их смягчение. Обращаясь к царю через посредников, всесильный диктатор как бы устраняется от ответственности, в то же время подсказывая некое компромиссное решение: казнить только двоих. С одной стороны, вроде бы он просил о милосердии, с другой — предупредил о его негативных последствиях. Думается, что осенью 1880 г., занимаясь подготовкой преобразований, граф боялся помешать их продвижению. Испрашивая милость для государственных преступников, он легко мог вызвать недовольство царя и поэтому предпочел прямому пути — окольный.

Преимущественное внимание Лорис-Меликов действительно отдавал подготовке преобразований, сосредоточив здесь свои главные усилия. Это сказалось и на неудовлетворительном состоянии политического сыска. Лорис-Меликов не имел достаточно полной и серьезной информации о том, что делается в революционном подполье, о примерной численности «Народной воли», ее местных групп и кружков, о формах и масштабах пропаганды среди населения. Не получал он информации о готовящихся покушениях на царя, хотя возможность их предвидел. Строжайшая конспирация в рядах народовольцев, их сдержанность на следствии и суде (соответственно требованиям устава партии) сильно затрудняли собирание сведений о планах главной революционной силы, действующей в империи. Так, Лорис-Меликов сообщает царю в сентябре 1880 г., что «в данное время центром пропаганды несомненно служит Москва». Но эта информация, полученная им от местных властей, не соответствовала действительности.

Хотя в Москве и существовала сильная народовольческая группа, Исполнительный комитет «Народной воли» — руководящая и направляющая сила организации — по-прежнему, с основания ее в августе 1879 г., оставался в Петербурге, где и велась наиболее интенсивная работа, в том числе и пропагандистская. Граф, ссылаясь «на несомненные доказательства», считает, что № 2 «Листка «Народной воли» печатался в Москве и появился в Петербурге не более чем в 15 экземплярах472. Но типография народовольцев после ареста в конце января 1880 г., восстановленная в июне, по-прежнему находилась в Петербурге, на Подольской улице, а народовольческая газета, как правило, печаталась в количестве от одного до трех тысяч экземпляров.