Обер-прокурор понуждал самодержца объявить во всеуслышание эту свою позицию, декларировать смену лорис-меликовского курса на традиционную имперскую антиреформистскую политику. Промедление с соответствующим заявлением он воспринимал как некое слабоволие Александра Александровича, на которое жаловался в письмах к Е.Ф. Тютчевой503. А из Москвы раздавался окрепший голос М.Н. Каткова, вторившего призывам Константина Петровича: «Более всего требуется, чтобы показала себя государственная власть России во всей силе своей, ничем не смущенная, не расстроенная, вполне в себе уверенная». Катков призывал к «реакции», которую власть, если она «живой организм», должна проявить, чтобы «вывести дела на прямой путь, оздоровить их»504.

Победоносцев развивает колоссальную активность, добиваясь решительных действий от императора: бомбардирует царя письмами, непрерывно курсирует между Петербургом и Гатчиной, где поселился Александр III с семьей, усиливает контакты с М.Н. Катковым и ведет упорную «организационно-пропагандистскую» работу среди окружающих царя высокопоставленных чиновников и придворных. На фоне этой кипучей деятельности обер-прокурора Синода позиция Аорис-Меликова кажется пассивной, его подготовка к новому обсуждению проекта преобразований остается в тени.

На протяжении марта—апреля 1881 г. либеральная группировка не выработала ни четкой стратегии, ни действенной тактики для достижения своей цели. В дневнике Д.А. Милютина лишь 16 марта отмечено совещание либеральных соратников — первое после заседания Совета министров. Признавая, что план преобразований под угрозой, меры, нужные для его успеха, не обсуждали. Говорили лишь об уходе в отставку в случае его отклонения. Решено было «выжидать, пока не выяснится путь, который выбрал император»505. Тактика выжидания была губительной в это время для Лорис-Меликова и наиболее выгодной для непреклонных сторонников самодержавия. Последние оказались более сплоченными и активными в отстаивании своих интересов.

Что и говорить, сторонники представительного правления ведут себя весьма благородно: не подают руки Победоносцеву, готовы уйти в отставку, в случае если проект Лорис-Меликова не будет принят. Они остаются верными идее общественного представительства, но обнаруживают неспособность защитить ее от тех, кто ей угрожает. В раздумьях либеральных современников о борьбе вокруг «конституции Лорис-Меликова» проскальзывает нечто вроде сожаления, что Михаил Тариелович «между государственными людьми не стоял на той же высоте, на какой стояли его противники в области интриг». В этом готовы были усмотреть его «неподготовленность к государственной деятельности»506. Действительно, боевой генерал, с его твердыми понятиями военной чести, в политических средствах был разборчив, не прибегая к недозволенным приемам. И в этом, разумеется, не просчет, не слабость министра, а его заслуга. Плохо то, что своим противникам он не смог противопоставить ничего, кроме своей убежденности, так и не сумев выработать результативной стратегии и тактики борьбы за проект преобразований. Представ блестящим политиком в пору, когда была поддержка царя, Лорис-Меликов, лишившись ее, оказался беспомощным перед своими противниками, жаждавшими реванша.

Между тем сторонников общественного представительства, в самых разных его формах, и в «верхах» было немало. Даже такие отнюдь не либерально настроенные лица из высших аристократических кругов, как граф П.П. Шувалов или граф А.А. Бобринский, в записках, поданных после 1 марта Александру III, советовали перейти к минимальному законосовещательному и сословному представительству, понимая, что «исторический вопрос о необходимости того или иного представительства страны — созрел»507. Зная о подобных своих потенциальных союзниках, Лорис-Меликов слишком положился на их возможную поддержку, не пытаясь ее обеспечить, соор-ганизовав с целью воздействия на императора тех, кто, будучи и против революции, и против реакции, сознавал неизбежность преобразований.

Тактика выжидания привела к тому, что силы либеральной группировки стали таять на глазах, по мере того как падало могущество недавнего диктатора. Одни, уловив консервативный настрой нового царя, меняли позицию, чтобы не испортить карьеру, другие разочаровывались в способности Лорис-Меликова продвинуть свой проект, некоторых устранял сам царь.

Так, П.А. Валуева перестали приглашать на совещания, где он мог бы высказаться о близком ему проекте Лорис-Меликова. Великий князь Константин Николаевич, горячо поддерживавший предложения Лорис-Меликова на всех этапах, был отправлен в отставку и фактически изолирован от государственной деятельности. С великим князем Владимиром Александровичем, 8 марта поднявшим голос в защиту лорис-мели ко веко го проекта, Александр III провел соответствующие «политбеседы», после чего с удовлетворением сообщал Победоносцеву, что его младший брат «совершенно правильно смотрит на вещи и совершенно, как я, не допускает выборного начала»508. А либеральные министры, судя по дневнику Д.А. Милютина, лишь в конце апреля попытались заручиться поддержкой Владимира Александровича, но опоздали: он уже сделал свой выбор.

Политическая карьера Лорис-Меликова, еще остававшегося министром внутренних дел, но уже не пользовавшегося неограниченными полномочиями, превращавшими его в диктатора, явно клонилась к концу. Иностранные послы в своих донесениях отмечали упадок влияния Лорис-Меликова на государственные дела, усматривая главную причину нового положения министра в отношении к нему царя. Определявшееся идейно-политическими соображениями, отношение это осложнялось чувством личной неприязни ближайшему советнику отца, возникшей по причине близости министра к княгине Юрьевской. Именно Михаилу Тариеловичу поручает Александр III переговоры с морганатической супругой отца, стремясь удалить ее из Зимнего дворца и из столицы. Добросовестно выполняя поручения царя, в которых Лорис-Меликов склонен был усматривать особое доверие к себе, он пытался оградить и интересы второй царской семьи509.

Однако доверительные отношения с новым самодержцем, несмотря на усилия Михаила Тариеловича, у него явно не складывались. Интуиция, политическое чутье, здравый смысл, которыми Александр Александрович обладал не в меньшей мере, чем Лорис-Меликов, заставляли его с заведомым недоверием отнестись к проекту министра. Курс на 5*аШ$ цио самодержавия диктовался и сложившимся типом мышления. Опасность реформ по-своему подтверждал и опыт царствования отца. Кончина его являлась как бы грозным предупреждением тем, кто пытается нарушить веками складывавшийся порядок. Усиливавшееся влияние К.П. Победоносцева и объяснялось тем, что его позиция была Александру III близка и понятна, а лорис-меликовская — чужда и неприемлема.