носцева: «Не оставляйте графа Лорис-Меликова. Я не верю ему. Он «фокусник» и может еще играть в двойную игру. Если Вы отдадите себя в руки ему, он приведет Вас и Россию к гибели». Константин Петрович призывает к безотлагательной перемене политического курса: «Новую политику надо заявить немедленно и решительно. Надобно покончить разом, именно теперь, все разговоры о свободе печати, о своеволии сходок, о представительном собрании»482.

Призывы обер-прокурора падали на благоприятную, им же в свое время вспаханную почву, находя живой отклик в душе нового царя. Еще будучи наставником наследника, Константин Петрович не уставал внушать ему, что самодержавие — единственно возможная форма правления для России, предостерегая, что настанет момент, когда льстивые люди «станут уверять Вас, что стоит лишь дать русскому государству конституцию на западный манер — все пойдет гладко и разумно и власть может совсем успокоиться. Это ложь и не дай Боже истинному русскому человеку дожить до того дня, когда ложь эта может осуществиться»483. И вот такой день настал: проект Лорис-Ме-ликова, который обер-прокурор Синода иначе как лживым не называл, ощущая исходящую от него опасность конституции, казалось, близился к осуществлению.

Лорис-Меликов как будто угрозы, нависшей над ним и его планами, не ощущал. По-видимому, всевластие оказало на него расслабляющее воздействие: привыкший к могуществу, считавший себя под защитой своей популярности, веривший в силу и связи либеральной группировки, он явно недооценивал возможности противников и не составил достаточно точного представления о позиции царя. Явивший себя во многом политиком нового типа для империи, Лорис-Меликов оказался слишком прочно многими узами связан с системой, которую взялся реформировать, со стереотипами ее идеологии и политики.

Характерной чертой общественно-политической жизни пореформенной России оставалась патриархальность — персонификация отношений в политике, ставка не на учреждения и законы, а на личность. Если Лорис-Меликов был гарантом успеха преобразований в глазах общества, то сам он воспринимал гарантом проведения их в жизнь императора. Как уже говорилось, неограниченная власть диктатора основывалась на особом доверии к нему царя, на его личном влиянии на Александра II. С приходом нового императора Лорис-Меликов вновь делает ставку именно на него. Борьба за свой проект поначалу отождествляется им, по сути, с борьбой за влияние на Александра III. Он помнил, как восторженно еще недавно воспринимал наследник деятельность начальника Верховной распорядительной комиссии. Догадывался граф и о том, что в последние месяцы отношение к нему Александра Александровича было явно недоброжелательным. Однако Михаил Тариелович знал: наследник никогда не пошел бы против воли отца, и потому не очень тревожился его нерасположением к себе и своим планам. После 1 марта завоевание доверия Александра III, за обретение влияния на него становится первоочередной задачей министра. Этим определились его меры в области печати, которые на первый взгляд кажутся необъяснимыми.

Либеральная пресса дружно и единодушно откликнулась на цареубийство. Кажется, не было газеты либерального направления, которая бы в той или иной форме не затронула бы в связи с событием 1 марта вопроса об общественном представительстве, как назревшего и требующего решения. Кампания в печати отчасти была заранее подготовлена. На совещании редакторов и сотрудников демократических изданий «Дело», «Слово», «Отечественные записки» в феврале 1881 г. было решено активно сотрудничать с либеральной прессой, отстаивая идею представительного управления. Либеральные издания были распределены с этой целью между демократическими публицистами.

Наиболее определенно выступила «Страна», возникшая в период «диктатуры сердца» и лишь ненадолго ее пережившая. «Нет иного выхода, — говорилось в передовой газеты, рассуждавшей о событиях последнего времени и политике правительства, — как уменьшить ответственность главы государства, а тем самыми опасность, лично ему угрожающую от злодеев-фанатиков». «Надо, чтобы основные черты внутренних политических мер внушались представителями русской земли, а потому и лежали на их ответственности»484. «Стране» вторил «Голос»: «Какое страшное зло — ответственность одного за все то, что могут над многомиллионным народом наделать своекорыстные, властолюбивые, невежественные советники и исполнители! Нет пусть же, если они советуют во вред царю и народу, пусть же несут на себе и всю тяжесть ответственности перед царем и народом»485. По словам газеты, дальнейший путь ясен: «должно искать указаний в том, что хотел совершить в Бозе почивший император». «Голос» обнаруживает явную осведомленность о подготовленном Лорис-Меликове проекте, замечая, что правительство Алек-

сандра II поставило цель «приступить к продолжению остановленных крамолой реформ, призвав к содействию общественные силы. Вопрос о формах, в каких это содействие должно было выразиться, назревал в последнее время»486.

Однако задуманная широкая кампания, развернувшаяся, по сути, в поддержку проекта Аорис-Меликова, была им самим сразу же пресечена. Министр внутренних дел вынес строгое предупреждение всем изданиям, что «всякое с их стороны нарушение необходимой сдержанности в течение настоящих дней повлечет за собою немедленное приостановление их»487. Старавшийся всегда заручиться поддержкой печати, порой даже инспирировавший эту поддержку, Лорис-Мели-ков в решающий для реализации его плана момент по своей инициативе отказывается от такой поддержки с явной целью заслужить одобрение нового царя, внушить доверие к себе. Он спешит доложить Александру III о том, что обуздал печать. Ситуация в печати стала меняться, хотя на протяжении марта еще были отдельные выступления в защиту преобразований и курса Лорис-Меликова. Замолчали и провинциальные газеты, успевшие перепечатать передовые «Страны», «Голоса», «Порядка» за 3 и 4 марта. Между тем накануне заседания Совета министров широкое выступление столичной прессы в поддержку предложений Лорис-Меликова могло бы оказать важное воздействие на еще не сориентировавшегося в обстановке нового царя. Лорис-Меликов, отсекая от себя поддержку печати, оставил поле боя Победоносцеву и Каткову. Затихший в последние месяцы диктатуры голос «громовержца со Страстного бульвара» вновь зазвучал с присущей ему силой. Не без удовлетворения цитировал он свои передовые начального периода кризиса, рассматривая цареубийство как возмездие за политическое легкомыслие. «Московские ведомости» обвиняли Лорис-Меликова не только в потворстве крамоле. «Администраторы заговорили сами языком, если не «Земли и воли», то фельетонов «Голоса». Против зла принимались меры, но какие? — Полумеры, только раздражавшие и возбуждавшие дух единомышленников! Все это породило мнение о «бессилии законной власти»488. «На врагов негодовать нечего, от них надо отбиваться», — заключал Катков, призывая сосредоточить негодование на тех, кто им потворствовал. Силу этого негодования Лорис-Меликов и его ближайшие соратники вполне ощутили на заседании Совета министров 8 марта.

193

* * *

По желанию царя на заседание был приглашен член Государственного совета К.П. Победоносцев и престарелый граф С. Г. Строганов, уже давно от государственных дел устранившийся, но, как и обер-прокурор Синода, известный своим ортодоксальным консерватизмом. Все собравшиеся под председательством Александра III в Зимнем дворце этим воскресным днем — великие князья, министры, председатели департаментов Государственного совета, председатель Комитета министров и обер-прокурор Синода, как и сам царь, — понимали, что будут обсуждать не просто проект Лорис-Меликова о созыве представителей от земств и городов, но дальнейший путь России, судьбу империи. Предваряя обсуждение, Александр III особо подчеркнул, что «вопрос не следует считать предрешенным, так как и покойный батюшка хотел, прежде окончательного утверждения проекта, созвать для рассмотрения Совет министров»489. Это было, по сути, своеобразным опровержением тезиса Лорис-Меликова во 2-й редакции проекта сообщения о готовности нового царя «исполнить в точности родительский завет». Одновременно предварительным словом Александр III как бы приглашал к дискуссии по вопросу, казалось бы, одобренному в целом менее месяца назад и его отцом, и им самим.

Надо признать, что основания для подобной дискредитации ссылок на «волю державного родителя» существовали. Твердо и четко воли своей покойный император так и не выразил. Не преодолев своих колебаний до конца, Александр Александрович вполне мог быть осведомлен о сомнениях, одолевавших «державного родителя», — они им неоднократно публично высказывались490. Во время совещания министров по поводу проекта Лорис-Меликова Александр II бросил красноречивую реплику: «Нам предлагают не что иное, как собрание нотаблей Людовика XVI. Не забывайте последствий... тем не менее, если вы считаете это полезным, я не буду противиться». Созыв представителей от земств и городов царь называл и «Генеральными штатами». Великий князь Владимир Александрович (третий сын Александра II) передал Д.А. Милютину слова отца, якобы сказанные 1 марта 1881 г. великим князьям: «Я дал свое согласие на это представление, хотя не скрываю от себя, что мы идем по пути к конституции»491. Так или иначе, последнего слова Александр II так