22 марта был занят Сочи и все части, беженцы и обозы, естественно, устремились туда. В арьергарде оставался наш корпус, имея 4-ю дивизию генерала Хоранова в самом Туапсе, а нашу — у станции Кривянка. От нее до Туапсе около 25 верст. Задача нашей дивизии — в случае натиска красных отходить на Туапсе.

Был день Благовегцения, 25 марта. Две сотни 1-го Лабинского полка заняли позиции по долине, а остальные полки растянулись по шоссе за ними, держа лошадей в поводу.

К моему резерву подъехал штаб дивизии, спешился и остановился за выступом горы. С полковником Жуковым и начальник нашей артиллерии полковник Кочергин184. У него седая борода, закоптелая от курения. Оба полковника, видимо, старые друзья. Им, думаю, было около 50 лет каждому, и нам, молодым штаб-офицерам, они казались очень пожилыми. (Батарей при дивизии почему-то не было.)

Стоя за выступом, они бесконечно курили и вели какие-то разговоры-воспоминания о былом Турецком фронте и о знакомых офицерах. Это так не вязалось с тем, что мы находились на позиции и положение наше было непрочное. Мы уже знали телефонограмму генерала Науменко, что Кавказская бригада ведет бой у самых подступов к Туапсе с севера.

Было тихо крутом. Никакой перестрелки. Мы чувствовали, что стоим совершенно напрасно. Предлагаю своему другу, полковнику Кравченко, как старшему в чине, доложить начальнику дивизии, что надо отходить.

— Да неловко как-то, — отвечает он и предлагает мне это сделать.

— Ты, Афоня, старший в чине, ты и доложи, — урезониваю его.

Но он отказался. Какая-то подозрительная тишина со стороны красных зловеще говорила, что они к чему-то готовятся. Так время протянулось до полудня. И вдруг новая и последняя телефонограмма от генерала Науменко: «Туапсе оставлено нами. Дивизии, через село Георгиевское, спешно, через перевалы, выйти к морю».

— По коням! — медленно командует полковник Жуков и дает мне указание «отступать, когда полки втянутся в дефиле у села Георгиевского» .

Полки «вытянулись», и тут же с фронта и с фланга, с севера, с гор, из леса, открыт был огонь красных. Взводной колонной по кустарникам долины широкой рысью следую за полками, которые уже подходили к Георгиевскому, как от этого села затрещали частые выстрелы в упор полкам. Я вижу, как 2-й Лабинский полк, повернув круто назад — в беспорядке скачет мне навстречу, спасаясь от выстрелов. Впереди, на тачанке, поддерживаемый двумя казаками, в черкеске, весь в крови, лежит сотник, полковой их адъютант, тяжело раненный. Боясь, что 2-й Лабинский полк «сомнет» нас, круто сворачиваю голову полка направо, к югу, и устремляюсь по перелескам на продольный хребтик. 2-й Лабинский полк сворачивает туда же. Перевалив его, остановились в безлесой долинке. Итак — путь нашего отхода через село Георгиевское оказался отрезан «зелеными».

В этой долинке сгрудились все полки, и в достаточном беспорядке. Тут же спокойный и безразличный начальник дивизии полковник Жуков.

Из всех четырех командиров полков я был самый младший в чине и летах. Но не только я знал — знали все в дивизии, что 1-й Лабинский полк является самым стойким и сильным во всем корпусе.

Я никогда не любил «мягких и добрых» офицеров. Военная стихия не для них. Во всем был виновен только полковник Жуков: что дивизия зря задержалась у Кривянки, не заняла заранее села Георгиевского, как путь нашего отхода, и вообще — ничего не было предпринято, а были лишь праздные разговоры «о былом» двух старых штаб-офицеров.

Беру инициативу на себя — подъезжаю к Жукову и спрашиваю:

— Что дальше делать?

— Ваш полк надежный, полковник, ведите его по Вашему усмотрению, а мы будем следовать за Вами.

Я в некотором недоумении от этого задания, но поддерживает командир 1-го Кубанского полка Кравченко:

— Федор Иванович, не теряй времени!.. Черт знает, чем все это закончится!

Молча бросаю взгляд на командира 2-го Лабинского полка полковника Кротова, с которым был в хороших отношениях и который был почти сверстник летами Жукову, как бы спрашивая его: а по-Вашему как?

Он скорбно посмотрел на меня и промолвил:

— Конечно, Федор Иванович.

Летом 1919 года здесь действовал против «зеленых» 2-й Уманский полк полковника Гамалия, в котором я был помощником. Местность немного знакома. Я знал, что ниже к Туапсе есть дорога в женский монастырь, который я занимал тогда двумя пешими сотнями, почему и решил выйти на шоссе и добраться до него.

С полком двинулся к шоссе через строевой лес, но у берега Туап-синки с кустарником обнаружил красную пехоту, которая в колонне пои четыре шла под уклон скорым шагом к Туапсе и уже опередила нас. Мы были отрезаны и здесь.

Повернув голову колонны, рукой указал на юго-запад, следовать за мной на Чертову гору, покрытую лесом. И только головная сотня «шарахнулась» туда, ломая на своем пути сухой валежник, как «на хруст» красные жарнули по нам из ружей, со стороны шоссе. Это был словно сигнал для полков: «Спасайся, кто как может!» И все полки в полном беспорядке бросились в лес, в горы. Треск сушняка поднялся такой, будто неслась гроза по лесу. Да и неудивительно: бежало, ломало все на своем пути до 2 тысяч лошадей, считая пулеметные и санитарные линейки. Чтобы не разорваться, кричу в массу своего полка: