– Матьземля. – Шаман помолчал. – Она плачет.

Даниль прикрыл глаза; шаманский, перманентный тип восприятия стихий никогда ему не требовался, ученому он мог только помешать. Сергиевский окинул взглядом тонкий мир. Истончение, дестабилизацию плоти богини он видел – точно так же, как видел его на карте в отделе мониторинга. Больше ничего аспирант сказать не мог. Чувства Матьземли были ему безразличны и потому не вызывали ассоциаций.

– Ей больно?

Ксе пошел вперед, оступаясь на мягкой земле, остановился метрах в десяти перед Данилем, прислушался. Сергиевский ждал. Минуту спустя шаман обернулся и пошел обратно; лицо его казалось бледным и усталым, но причиной тому скорее были долгая поездка и неистребимый запах бензина в салоне.

– Больно, - сказал Ксе, остановившись перед аспирантом, но глядя вкось. – И страшно. Кажется, даже больше страшно, чем больно.

– Из-за чего? Чего она боится?

– Она не понимает, что происходит. Вы теологию знаете?

Даниль моргнул и с некоторым усилием превозмог желание выставить себя знатоком.

– Недостаточно, - признался он. – Вы говорите, говорите все, что считаете нужным, или даже не считаете. Любые идеи, предположения. То, что вам только кажется. Я сам не знаю, что именно я ищу. Любая информация может оказаться полезной.

Ксе поколебался.

– У стихийных богов, - сказал он, - нет разума в человеческом понимании. Матьземлю создает жизнедеятельность всех живых существ на планете, от вирусов до млекопитающих. Но суммарная масса бактерий, растений, насекомых – она больше, чем масса людей или дельфинов. Сознание богини рассредоточено, и очень… неразвито. Я… - Ксе замялся, - ну как бы это сказать… Она как собака. Иногда меньше, чем собака, иногда больше, но ничего умного в любом случае не скажет.

– Понятно.

– Она не различает мелкие сущности. Например, все люди для нее одинаковы. И с памятью у нее плоховато. Но она в состоянии запомнить, происходило что-то уже или нет. Это открыли во время ядерных испытаний. Неизвестно, что она чувствовала во время самых первых взрывов, но с семидесятых реакция богов уже фиксировалась. Там, где бомбу испытывали в первый раз, богиня очень пугалась, но чем старше становился полигон, тем меньше в ней оставалось страха. Только больно, но не страшно. Постепенно память распространилась по всему ее телу, и теперь она уже вообще не боится.

– То есть, здесь происходит что-то совершенно для нее новое?

– Да.

Даниль замолк и в задумчивости прихватил зубами губу.

– А… откуда оно идет? От кого? – проговорил он.

И сам содрогнулся, поняв, что спросил. Мгновенно вспомнилась мысль, посетившая его в кабинете Вороны: когда о «сбитых настройках» сансары он подумал не как о случайно сломавшихся, но как о сломанных кем-то, чьей-то осознанной волей. Теперь интуиция давала подсказку вторично. «Зрение тоже обманывает, - упорно возразил себе Даниль. – Молодец, блин, доказательство нашел…»

Шаман озадаченно хмурился, разбивая носком ботинка влажные темные комья.

– Я сейчас попробую, - сказал он, наконец, и крикнул остальным: - Пожалуйста, минут пять не разговаривайте! Мне послушать нужно!

Он снова пошел в поле и шел так долго, что превратился в едва заметную, тающую в сумерках фигурку, черную на черной осенней земле. Даниль уже не видел его толком, а потом фигурка и вовсе пропала: кажется, Ксе лег навзничь. Сергиевский закурил, размышляя. Нечто совершенно новое для ровесницы жизни на планете – что это может быть? Что вообще на Земле может происходить впервые? Как ни крути, а мысли возвращались к техническому прогрессу: неестественные скорости, беспримерные силы, неожиданные воздействия – все это дело человеческих рук, и действительно, Ксе сказал, что последний раз Земля пугалась атомной бомбы…

Шаман возвращался, отряхиваясь. Сигарета дотлела, Даниль вдавил ее в мягкую почву.

Тихо здесь было, безмятежно тихо, спокойно, как в колыбели – здесь, на южной границе аномалии. Рыжая лента дороги, сжатое поле да сиреневый лес вдали, обычный среднерусский пейзаж; никак, ничем не походила местность на ядерный полигон. Что могло здесь произойти?

– Мне плохо, мне плохо, мне плохо, - Ксе, тяжело дыша, уперся руками в колени, и Даниль насторожился, не сразу поняв, что имеет в виду шаман. – Вот все, что она в состоянии сказать. Дура же, что с нее возьмешь… - Горьковатая нежность промелькнула в голосе Ксе, и аспирант подумал с улыбкой, что шаман, должно быть, по-своему любит свою «собаку».

– Сейчас этого с ней нет, - продолжал он. – Этого – страшного. Но остался след, и осталась боль. Она не может заживить себя. Это тоже странно, - он поднял глаза на внимательного и сосредоточенного Даниля. – Она очень быстро залечивает свои раны.

– Воздействие не закончилось, - заключил аспирант и вздохнул. – Да, вероятно, иначе за несколько лет аномалия должна была сократиться…

– Что-нибудь еще, - неуверенно начал Ксе, - нужно спросить?

– А у вас самого идей нет? – печально поинтересовался Даниль.