Шрифт:
«Во всяком случае, - рассудил Вентимор, - если ему угодно воображать, что в паровозах, пароходах и всяких машинах скрываются джинны, отбывающие свой срок, то не в моих интересах разуверять его… А даже совсем напротив!»
– Я как-то не уяснял себе, чтобы у Лорда-мэра было столько власти, - сказал он, - но, вероятно, ваша правда. И если вам так хочется быть у него в милости, то будет большой ошибкой убить меня. Это его прогневает.
– Нет, - ответил джинн, - ибо я объявлю, что ты легкомысленно говорил о нем в моем присутствии и что за это я убил тебя.
– Вам бы следовало, - сказал Гораций, - передать меня ему и предоставить ему расправиться со мной. Это гораздо правильнее.
– Может быть, и так, - сказал Факраш, - но я возымел к тебе столь пламенную ненависть по причине твоей дерзости и коварства, что не могу отказать себе в наслаждении убить тебя собственной рукой.
– Неужели не можете?
– сказал Гораций, доходя до пределов отчаяния.
– А потом что вы сделаете?
– Потом, - отвечал джинн, - я перенесусь в Аравию, где буду в безопасности.
– Не слишком-то на это надейтесь!
– заметил Гораций.
– Видите вот эти проволоки, протянутые от столба к столбу? Это - пути неких джиннов, называемых электрическими токами, и Лорд-мэр может через них послать весть в Багдад, прежде чем вы долетите до Фолькстона. Кстати, скажу вам и то, что теперь Аравия находится более или менее под властью англичан.
Он, конечно, врал, так как знал отлично, что если бы и существовали трактаты о выдаче, то все же нелегко было бы арестовать джинна.
– Итак, ты полагаешь, что и у себя на родине я не буду огражден?
– спросил Факраш.
– Свидетельствую именем Лорда-мэра (которому воздаю всяческое почтение), - сказал Гораций.
– что нигде, куда бы вы ни улетели, вы не будете в большой безопасности, чем здесь.
– Но если бы опять я очутился в запечатанном сосуде, - сказал джинн, - то разве и сам Лорд-мэр не ощутил бы благоговения перед печатью Сулеймана и не оставил бы намерение тревожить меня?
– О, разумеется, - сказал Гораций, едва решаясь верить ушам.
– Вот поистине блестящая идея, дорогой г. Факраш.
– А в сосуде я не буду принужден работать, - продолжал джинн.
– Ибо труд всякого рода был мне ненавистен.
– Я вполне это понимаю, - сочувственно произнес Гораций.
– Только вообразите, что вам пришлось бы тащить дачный поезд на взморье в неприсутственный день, или что вас заставили бы печатать дешевый юмористический листок, а то и «Военный клич», когда можно удобно и праздно сидеть в кувшине! На вашем месте я бы полез в него сейчас же. Не вернуться ли нам на Викентьеву площадь и не разыскать ли его?
– Я вернусь в сосуд, если нигде нельзя быть в безопасности, - сказал джинн, - но я вернусь туда один.
– Один!
– воскликнул Гораций, - Ведь не оставите же вы меня торчать здесь, на краю?
– Ни в коем случае, - ответил джинн.
– Разве я не сказал, что низвергну тебя на погибель? Я и то слишком медлю с исполнением этого долга.
Опять Гораций решил, что все пропало, и на этот раз с удвоенным горем, ибо он уже начинал надеяться, что удалось отвратить опасность. Однако он все-таки решил бороться до конца.
– Постойте минутку, - сказал он.
– Конечно, раз уж вам так хочется сковырнуть меня, то ничего не поделаешь! Только… если не ошибаюсь… не знаю, как вы без меня исполните конец вашей программы - вот и все!
– О, малоумный!
– воскликнул джинн.
– Какую же помощь можешь ты оказать мне?'
– Ну, - сказал Гораций.
– влезть в бутыль вы, конечно, сумеете сами, это довольно просто. Но я вижу затруднение вот в чем: уверены ли вы, что сумеете себя закупорить, понимаете? Изнутри-то?
«Если он может, - подумал он про себя, - то я пропал!»
– Это, - начал джинн с обычною самоуверенностью, - будет легче… Нет, - поправился он, - есть вещи, которых не в состоянии исполнить даже джинны, и в том числе, нельзя заткнуть сосуд, когда сам находиться в нем. Я у тебя в долгу за то, что ты напомнил мне об этом.
– Нисколько, - ответил Вентимор.
– Я с восторгом сам возьмусь закупорить вас.
– Снова ты говоришь неразумно!
– воскликнул джинн.
– Как можешь ты запечатать меня, будучи разбит на тысячу кусков?