— Ой, Левонушка, сокол мой ясный, не трави ты души моей, сердца моего не разрывай на части… Нудно мне, и без того нудно! — простонала девушка, и слезы посыпались из ее глаз. — Давно бы я в Москву–реку бросилась, если бы не ты, жизнь моя, радость моя ненаглядная!

 Леон Вахтангович приник к лицу девушки и поцелуями старался осушить ее слезы.

 Джавахов и княжна Пронская уже давно стали встречать зарю у тына большого сада, окружавшего дом Пронских. Леон несколько раз видел из окна печальный образ бледной девушки; потом встречал ее в церкви, на улице, в сопровождении строгой и сварливой мамушки, и так привык к этим встречам, так привязался и полюбил бледное лицо княжны, что болел за нее душой и страдал ее страданиями. Потом он узнал, что она дочь князя Пронского, просватанная за старика Черкасского, что она идет за князя по принуждению отца, и тогда она стала ему вдруг еще ближе, еще дороже.

 Княжна Ольга тоже заметила красивого юношу, всегда следовавшего за нею на почтительном расстоянии и жадно ловившего ее взоры при каждой малейшей возможности.

 Молодые люди скоро поняли друг друга. Их глаза безмолвно выражали все то, что волновало их сердца, и не много нужно было времени, чтобы эти сердца забились взаимной любовью. От взглядов перешли к отрывочным разговорам украдкой, а потом и к тайным встречам.

 Боярышне было трудно избежать «недреманного ока» своей мамушки, которая буквально глаз с нее не спускала. Но княжна любила искренне, горячо и, конечно, провела мамушку. Как только в воздухе запахло весной, как только ночи стали теплее, княжна Ольга, накинув на головку платок, выбегала, когда в доме все затихало, к заветному тыну в самой отдаленной и запущенной части сада и там до зари ворковала с тем, кому отдала навек свое девичье, не тронутое еще любовью, сердце.

 Леон давно и думать забыл о том времени, когда его чуть было не опутали лживые да коварные женские сети. он перестал бывать у боярыни Хитрово и тяготился, когда она звала его, видимо радуясь даже его насильственному присутствию. Лучистые глаза и бледное личико девушки заполонили его окончательно; он только одну думушку и думал: как бы освободить свою Олюшку от ненавистного ей брака со старым Черкасским и самому жениться на ней.

 — Скажу я все царевне, — проговорил Леон, когда девушка затихла под его поцелуями. — Может, и поможет нам.

 — Ты говорил, слаба она, не вольна ни в чем… Какая же помощница?

 — Так–то так, а попытать надо. Сказывали, что она скоро царю показываться будет. Боярыня Хитрово просила… Что ты, моя любушка, что всколыхнулась так?

 — Что–то не люблю я боярыни твоей, — смутившись, ответила девушка.

 — Разве слыхала что? — спросил, вспыхнув, Леон.

 — Ничего не слыхала, а сама смекнула. Ты… всегда полымем загоришься, как только о ней вспомянешь… И еще… Намедни она была у нас, завела беседу с батюшкой; батюшка твою царевну помянул, потом усмехнулся и твое имя назвал. Боярыня вся румянцем зарделась, очи у нее заблестели, и сердито так глянула она на меня. Батюшка меня выслал из покоя. За дверями слышала я уже батюшкины речи: «Аль грузинский князек красы твоей не учуял?» И засмеялся батюшка, нехорошо таково засмеялся.

 — Ну, а ты? — нетерпеливо теребя свой черный ус, спросил ее Леон.

 — Я убежала к себе в горенку, заплакала, а потом встала пред образами и стала за тебя Богу молиться.

 — Молиться за меня? Зачем же? — удивился князь.

 — Ты, видно, боярыни Хитрово не знаешь, — грустно улыбнулась Ольга. — Лютая ведь она! Если любила тебя — вовек тебе не простит издевки над нею.

 — Да разве я ведал о ее любви? — рассердился князь.

 — Не ведал, милый? Правду говоришь? — прильнула девушка к его лицу холодной щекой и пытливо глянула ему в глаза.

 — Богом клянусь, не ведал! Правда, было время… красота ее опутала было меня, но устоял я пред этим искушением. Ангел Божий раз предстал глазам моим: в окне увидел я чистую деву…

 — Молчи, молчи, ненаглядный мой! — закрывая ладонью ему рот, зашептала девушка, улыбаясь счастливой улыбкой.

 — И с той поры забыл я ее, эту вашу боярыню! Души моей уже не смущает ее образ лукавый, и не страшна она мне! Вот только тебя бы мне украсть отсюда… Ну, когда же ты царю предстанешь? Помнишь, говорила мне, что царь…

 — Пришел приказ от царя мне к нему явиться, да батюшка, видно, задарил кого–либо, не шлют за мною.

 — А свадьба когда же?

 — Ждут, видно, как царь на богомолье уедет, и… и… — голос девушки оборвался. — Не пойду я с постылым под венец! Руки на себя наложу, а за него, старого, не пойду!

 — Постой, не тоскуй! — прошептал князь Леон. — Я кое–что придумал. Говорят, боярин Ртищев — хорошей души человек; я пойду к нему и защиты для тебя попрошу.

 — Пустое, милый!.. — печально произнесла княжна. — Над моей головушкой только батюшка во всем волен.

 — Ну, выкраду я тебя, — пылко вскрикнул юноша. Девушка печально покачала головой:

 — Не безымянная я какая, чтобы на такое дело пойти; рода своего не осрамлю на веки веков, матушки своей любимой под беду не подведу! Измыкает свой гнев на ней отец–то, а она и так… страстотерпица!

 — Так хорошо же, сам я сведаюсь с твоим злодеем! У меня с ним к тому и счеты еще не прикончены. Кинжала моего он до сей поры не отдает, посланному моему ответил, что кинжал отдаст, когда «брюхо мне вспорет!».