— А если я тебя за такие слова да в монастырь заточу? — спросил Пронский.

 — Воля твоя, батюшка!

 — Ну, полно! — вдруг услышала Ольга ласковый голос отца, и его руки коснулись ее плеч. — Вставай! Уж заступница–то у тебя с ним очень хорошая.

 — Боярыня! — радостно изумилась Ольга, подымаясь с колен. — Елена Дмитриевна?

 — А она тут при чем? — спросил Пронский.

 — …Я, я… — замялась девушка, боясь сознаться, что уже делала попытку помешать отцовским затеям, — Я думала…

 — Что ты, несуразная, думала? — пристально глядя на дочь, произнес князь.

 — Ни–че–го! Так попритчилось, что, может быть, она подмогла нам…

 — Вздор мелешь! — сурово крикнул на нее Пронский. — Однако вот что: ступай, скажи мамушкам своим да матери, что сегодня же повенчаю тебя с грузинским князьком. Пошли–ка за ним да мать преуведомь, что сейчас к ней иду.

 — Сейчас, батюшка! Сейчас, милый! — со слезами воскликнула Ольга и, поцеловав отцу руку, опрометью кинулась бежать.

 Через мгновение Пронский уже услышал, как ее всегда тихий голосок звонко раздавался теперь на весь терем и громко созывал мамушек и нянюшек.

 Пронский усмехнулся, погладил бороду и погрузился в размышления. Потом отправился к себе, переодел кафтан и пошел к жене.

 Княгиня уже давно слегла в постель, подтачиваемая тайным недугом, и походила скорее на труп, чем на живого человека. Вытянув свое исхудалое тело на постели, она лежала целыми часами, сложив на груди руки, устремив взор и шепча молитвы. Только приход Ольги выводил ее из этого состояния, и она, погладив дочь по голове, усаживала ее за чтение Псалтыри. Так проводили они вдвоем много часов, точно отрешенные от мира.

 Когда Ольга вбежала к матери, вся раскрасневшаяся, с радостным сиянием в глазах, с необычайно шумливым смехом и говором, княгиня с испугом посмотрела на нее и начала незаметно креститься.

 — Что с тобой, моя Олюшка? — слабо раздался ее голос, когда княжна припала к ее лицу.

 — Матушка, матушка! Все пройдет, ты выздоровеешь, и мы все заживем теперь по–хорошему, — захлебываясь от счастья, заговорила девушка. — Отец, батюшка…

 Безумный испуг отразился в глазах больной.

 — Что, что с Борисом? — дрожа, спросила она.

 — Да ты не бойся, матушка! Батюшка здоров, и ничего с ним не случилось.

 Больная облегченно вздохнула полною грудью и, откинув голову на подушки, закрыла глаза.

 — Батюшка здоров, — повторила Ольга, — и сейчас будет к тебе. Он согласился отдать меня замуж за Леона.

 — Будет у меня сейчас? — заволновалась княгиня, видимо не слушая того, что сообщала ей дочь…

 — Матушка, слышишь ли ты меня? — тоже волнуясь, прошептала княжна, плотнее прижимаясь к матери. — Он позволил мне за Леона замуж идти!

 — Поправь мне волосы, — не слушая ее, распорядилась Анастасия Дмитриевна, — дай чистую рубаху мою, праздничную, кисейную, с шитьем.

 Ольга торопливо достала из сундука белую рубашку и стала надевать ее на больную. Но слабое, изможденное тело последней бессильно упало на подушку, и Ольге пришлось позвать себе на помощь сенную девушку.

 — Оправь одеяло, — проговорила княгиня, когда ее, причесанную и приодетую, положили на подушки.

 Только что все было исполнено, как вбежала девушка с докладом, что князь жалует. Вскоре вошел и Пронский, истово перекрестился на образа, поцеловал жену в бледный, влажный лоб и сел в пододвинутое ему деревянное кресло. Сенная девушка незаметно юркнула из опочивальни; Ольга стояла пред отцом, как всегда потупившись.

 — Слышала, чай? — мотнув на дочь головой, проговорил Пронский, обращаясь к жене.

 — Я не успела матушке еще сказать о том, — вмешалась Ольга, поняв по растерянному взгляду матери, что она так и не слыхала ее сообщения о неожиданной радости. Пронский подозрительно окинул обеих взором.

 — Выдь–ка поди, — приказал он дочери.

 Ольга, поцеловав его руку, скользнула из опочиваль–ного покоя, ободрительно кивнув матери головой.

 — Я князю Черкасскому отказ ныне послал, — начал Пронский, оставшись с женою вдвоем, — а Ольгу выдам за ее суженого. Ты слышишь ли меня, Анастасия?

 — Слышу! — раздался в ответ тихий голос больной.

 — Что же ты скажешь?

 — Доброте твоей дивлюся, князь! Откуда такая милость к нам? Я ли в твоих ногах не валялась, дочь пожалеть просила? Ты даже не слушал меня, а теперь вдруг и князю отказ, и за милого Оленьку отдаешь… В толк не возьму, как так твое лютое сердце смягчилось?

 Пронский угрюмо встретил ее вопрос.

 — А ты, и умираючи, все жалить будешь, ровно голодная оса? — злобно проговорил он.

 Две крупные слезы скатились из глаз княгини.