Однако оба раза я вылетал из пламени живой и невредимый – даже когда обугливалась зеленая краска на обшивке, а в самолете оставались дыры от осколков.

Иногда мы делали заходы на стальных чудовищ со стороны, иногда – с тыла. Угол пикирования был не очень велик, чтобы не опускаться близко к земле, а так бывало, когда стрельба оказывалась слишком продолжительной. При долгой стрельбе трудно избежать контакта с землей – со всеми вытекающими отсюда опасными последствиями.

Мы всегда пытались попасть в одно из уязвимых мест танка. Передняя его часть всегда лучше всего укреплена, потому танкисты и стремятся поставить свой танк передней частью к противнику. Боковые же стороны танка имеют более тонкую броню. Но лучшей целью для нас являлась корма. Именно здесь расположен двигатель, и необходимость охлаждать этот источник энергии вынуждает защищать эту часть обшивкой, перфорированной большими отверстиями. Это хорошая цель, тем более что там, где двигатель, всегда есть бензин. Когда двигатель работает, танк легко распознать с воздуха по синеватому выхлопу. По сторонам танк несет бензин и боеприпасы. Но там бронирование сильнее, чем с кормы.

Танк часто несет на себе пехоту. Когда мы делаем заход, пехотинцы поспешно спрыгивают даже тогда, когда танк движется на полной скорости. Они все думают, что настал их последний час и что мы уничтожим их за несколько секунд. Иваны предпочитают встретить нашу атаку твердо стоящими на земле.

Во второй половине июля сопротивление немецким дивизиям усиливается. Войска преодолевают один ряд колючей проволоки за другим, но прогресс очень невелик. Мы делаем вылеты с утра до вечера на поддержку наступающим войскам, которые продвигаются на север через реку Псёл вдоль железной дороги, ведущей к Белгороду.

Однажды на построении мы поражены появлением большого подразделения бомбардировщиков «Ил-2», которое незамеченным подошло к нашему аэродрому на низкой высоте. Мы улетаем в разных направлениях, лишь бы увести самолеты с аэродрома – многие из наших машин при этом поднимаются со взлетной полосы в противоположных направлениях. Удивительно, но ничего неприятного для нас не происходит – наша противовоздушная артиллерия начинает стрелять во все, что они считают стоящим внимания, и эта стрельба явно оказывает впечатление на иванов. Мы видим своими глазами, что наши 20-миллиметровые снаряды рикошетируют от брони русских бомбардировщиков.

У «Ил-2» очень мало уязвимых мест, но бронебойными 20-миллиметровыми снарядами наши легкие зенитные пушки все же могут сбить бронированных иванов.

Довольно неожиданно мы в это время получаем приказ перебазироваться в Орел, на другую строну выступа линии фронта, где Советы перешли в наступление и угрожают Орлу. Несколькими часами позже мы прибываем на аэродром к северу от Орла, рядом с Конотопом. Здесь мы обнаруживаем, что ситуация вокруг Орла примерно соответствует слухам, доходившим до нас под Харьковом. Советы атакуют город с севера, востока и юга.

Наше продвижение остановлено по всему фронту. Мы наглядно видим, как дивизии снимаются с фронта и убывают в Европу, поскольку после высадки на Сицилии против Муссолини начался путч. Часто мы говорим друг другу: Советы должны благодарить своих западных союзников за то, что они продолжают действовать как эффективная военная сила!

Наступает горячий август – горячий для нас во всех смыслах. На юге упорное сражение за Кромы. Во время одного из первых боевых вылетов в этом районе, когда мы должны были уничтожить мост, со мной происходит любопытный случай. Когда я ухожу в пикирование, русский танк начинает переезжать через мост. Через мгновение я ясно вижу мост в прицел. Полутонная бомба попадает в мост, когда танк преодолел его наполовину. Как мост, так и танк разлетаются на куски.

Оборона здесь необычно сильна. Через несколько дней, когда я вылетел в северный район, западнее Болхова, в мой двигатель попал снаряд. Осколки летели прямо в лицо, первой мыслью было выброситься с парашютом – но кто знает, куда меня отнесет ветер? К тому же я могу и не добраться до земли, поскольку в этом районе много «яков». И я с заглохшим мотором иду на вынужденную посадку, которую мне удается совершить перед самым фронтом немецких позиций. Обороняющее этот сектор подразделение доставляет меня обратно на базу через пару часов.

Я сразу вылетаю на очередное задание и в тот же район. Возникает странное чувство, когда возвращаешься на место, где совсем недавно был сбит. Но это скоропалительное возвращение позволило мне выбросить из головы возникшие колебания и размышления о риске, которому подвергаешься в воздухе.

Мы близки к району цели. Я забираюсь довольно высоко, чтобы определить местонахождение тяжелой противовоздушной артиллерии. Она ведет огонь по нашему строю и заметна по дыму от стрельбы. Я немедленно делаю заход, чтобы остальные самолеты последовали за мной и тоже сбросили свои бомбы на позиции русских зенитных расчетов. После всего лечу домой с радостной мыслью, что теперь досталось и русским зенитчикам.

Русские самолеты каждую ночь совершают налеты на аэродром в районе Орла. Поначалу мы пережидали бомбежки в палатках, позднее – в каменных домах на аэродроме. Вдоль палаток идут узкие окопы; предполагается, что во время налета мы сможем в них прятаться. Некоторые из нас, однако, во время этих налетов спали, поскольку после вылетов весь день требуется посвятить хорошему сну, чтобы оставаться пригодными для боевой работы. Иваны обычно бомбят нас ночь напролет. Мой друг Вальтер Краус, выполнявший обязанности штурмана 3-й эскадрильи, был убит во время одного из этих налетов. Он проходил учебу вместе со мной в резервном звене в Граце, затем служил в воздушной разведке, после чего перешел в штурмовики и оказался ценным приобретением для нашего полка. Непосредственно перед гибелью он стал возглавлять строй нашей эскадрильи и получил дубовые листья к своему кресту. Мы с глубокой скорбью узнали о гибели нашего друга и боевого товарища; его смерть стала для нас тяжелым ударом. Сколько еще тяжелых ударов нанесет нам непредсказуемая судьба?