Большая Костромка является типично русской деревней, со всеми преимуществами и недостатками, которые подразумевают эти слова; для нас, жителей Центральной Европы, в ней больше недостатков. Деревня состоит из разбросанных в беспорядке, обмазанных глиной домов, и лишь несколько зданий сделаны из камня. Деревню пересекают под причудливыми углами мощеные дорожки, которые трудно назвать улицами. В плохую погоду наши машины увязают по самую ось в грязь, и вытащить их очень сложно. Аэродром находится на северном конце деревни по дороге к Апостолову; обычно дорога не может использоваться для машин. Но наш наземный персонал быстро осваивает передвижение на телегах и лошадях, так что мы полностью сохраняем подвижность. Авиационные экипажи часто вынуждены отправляться к своим самолетам верхом на лошадях, но, пересев с лошадей в кабину, они чувствуют себя немногим лучше, поскольку взлетная полоса во многом напоминает дорогу. При дождливой погоде она представляет собой море грязи с редкими островками – и если бы не широкие шины «Ju-87», в воздух было бы подняться невозможно. Штаб эскадрильи располагается в помещении школы, у нас есть общая комната, что-то вроде «офицерской столовой», в так называемом штабном здании.

Площадь перед этим зданием часто покрывается водой и замерзает, и иногда мы играем на ней в хоккей. Эберсбах и Фикель всегда участвуют в игре. Однако скоро оба получают ранения и на предложение поиграть откликаются с неохотой. В плохую погоду мы устраиваем хоккей в помещении, хотя его маленькие размеры делают трудной работу вратаря. Мебель при этом не страдает, поскольку таковой не имеется.

Русских удивляют те мелочи, которые каждый солдат имеет с собой. Они считают, что фотографии наших домов, наших комнат и наших девушек – это пропаганда. Стоит труда убедить их, что все это подлинное, что немцы вовсе не каннибалы. Теперь они сомневаются в истинности внушенного им лозунга «У немцев нет культуры». Через несколько дней после нашего появления здесь – как и повсеместно – русские приходят, чтобы спросить: можно ли им снова повесить иконы и распятия. Раньше при советском режиме им приходилось все это прятать из-за возражений сына, дочери или комиссара. То, что мы не возражаем, определенно производит впечатление. Когда мы говорим, что и в нашей стране можно увидеть много распятий и изображений религиозных сюжетов, они с трудом в это верят. Поспешно соорудив иконостасы, они несколько раз просят не отказываться от своего разрешения. Русские живут в страхе перед комиссарами, которые ведут наблюдение за деревней и шпионят за ее обитателями. Это часто поручают деревенскому учителю.

Скоро земля превращается в грязь, и мы испытываем постоянные трудности в подвозе; приходится сокращать даже рацион. Низко пролетая над Днепром, я часто вижу наших и русских солдат наземных войск, которые бросают ручные гранаты в воду, чтобы потом собрать рыбу. Мы на войне, Днепр – это зона боя, все возможности снабжения войск должны быть использованы. И потому однажды и я решаю поискать удачу с небольшой 50-килограммовой бомбой. Гослер, наш квартирмейстер, посылается вперед с небольшой группой к Днепру. Я показываю ему на карте участок, где намерен бросить мою бомбу. В воздухе я определяю расположение моих приятелей и бросаю бомбу примерно с 20–30 метров. Она падает в реку очень близко от берега и после небольшой задержки взрывается. Мои рыболовы ниже по течению, должно быть, испуганы этим взрывом, поскольку внезапно бросают удочки и падают на живот. Несколько догадливых парней, рыбачивших на середине реки в древних лодках, быстро соображают, что к чему, но их качают волны от взрыва. Сверху я могу разглядеть на поверхности мертвую рыбу, всплывающую кверху белым брюхом. Солдаты бросаются в эту мешанину, стараясь забрать как можно больше рыбы. Местные рыболовы выбираются из своих укромных мест и тоже вытаскивают на берег столько рыбы, сколько в состоянии. Грузовик с отрядом рыболовов возвращается от Днепра через несколько часов после моего вылета, с собой он привозит несколько центнеров рыбы. В нашем улове есть несколько экземпляров в 30–40 килограммов – в основном осетровые и какая-то разновидность речного карпа. На протяжении десяти дней у нас настоящая рыбная оргия; мы находим такую диету превосходной. Особенно хороша осетрина, копченая или вареная; даже огромные карпы не имеют привкуса ила. Через пару недель мы производим еще одну рыбную операцию, которая завершается таким же успехом.

Наши почти ежедневные боевые вылеты осуществляются в самых разных направлениях. На востоке и юго-востоке Советы постоянно ведут атаки на наш плацдарм у Никополя, главным образом из района Мелитополя. Названия населенных пунктов часто немецкие: Гейдельберг, Грюнталь, Густавфельд. Здесь дома немцев, чьи предки колонизовали этот район столетия назад. Дальше на север фронт уходит на восток вдоль другого берега Днепра выше Запорожья и продолжается по другому берегу Днепра в районе Кременчуга. Днепропетровск лежит за русским фронтом. Советы, как они часто делают, оказывают давление в разных направлениях и во многих местах неглубоко проникают в наш фронт. Положение восстанавливается благодаря нашим контратакам, которые совершают обычно танковые дивизии. Промышленный город Кривой Рог, который располагается во фронтовой зоне к северу от нас, имеет бетонную взлетную полосу, но мы не можем ею пользоваться.

Однажды утром Советы прорываются к Кривому Рогу и аэродрому. Советское наступление ведется с севера, с Пятихаток. Здесь пропадает без вести капитан Менде. Положение восстанавливается с помощью контратаки, и фронт отодвигается на несколько километров к северу. В эту группу по дороге непрерывно перебрасываются подкрепления, поэтому мы должны атаковать днепровские мосты. Наши цели лежат главным образом между Кременчугом и Днепропетровском. Однажды утром из-за нового наступления русских, идущих с севера, я вынужден вылетать в плохую погоду. Моей целью является определение позиций вражеских войск и оценка возможностей атаки в плохую погоду большим количеством самолетов. Перед отлетом я получаю информацию, что одна определенная деревня все еще в наших руках, но ее яростно атакуют, и потому наши солдаты нуждаются в поддержке. На месте мне следует связаться по радио с наземным подразделением; оперативный офицер связи уже находится там.

Поскольку облака висят низко, приходится лететь к зоне цели среди деревьев. Наконец я слышу голос офицера-связиста, которого хорошо знаю. Судя по голосу, это именно он, а не кто-то другой. Должен сказать, что все хотят получить от нас воздушную поддержку. Необходимость в воздушной поддержке столь велика, что нам потребовалось бы в двенадцать раз больше самолетов и людей, чтобы ответить на все запросы. Судя по голосу, со мной говорит с земли тот самый футболист Эпп, но и без беседы с ним я уже вижу большую вражескую группировку в 1–1,5 километра впереди. Я еще раз пролетаю над нашей линией фронта, делая поворот назад, когда вдруг вижу вспышки множества зенитных орудий. Я не могу разглядеть разрывы снарядов, поскольку их прячут облака, но что-то ударяет в мой двигатель и фонарь. Один осколок попадает мне в лицо, другой – в руку. Двигатель может заглохнуть в любую минуту. Еще пара минут – и я начну падать. За этот интервал времени я обнаруживаю поляну к западу от деревни. Уверен, что русские не смогли заметить, где я приземлился. Посадка на полянке получается мягкой. Фикель быстро приземляется следом. Мы не знаем, как долго эта территория будет в руках немецких войск, и потому Фикель и я берем самое необходимое – наше оружие, часы и парашюты – и забираемся в машину Фикеля. Третий наш самолет уже вернулся и доложил об инциденте. Вскоре после него и мы совершаем посадку в Костромке. В эти дни удачливым оказывается и капитан Фритч. После того как его сбил истребитель юго-восточнее Запорожья, около Гейдельберга, он удачно выбрасывается из кабины, хотя во время прыжка самолет задевает его хвостовым оперением. После небольшого лечения этот великолепный летчик, возглавляющий в полете свое звено, кавалер Железного креста, снова возвращается в строй.

Но мы не всегда столь удачливы. Однажды по пути назад из района боев на северо-востоке мы подходим к нашему аэродрому и, готовясь к посадке, низко проходим над землей. Внезапно противовоздушная оборона открывает огонь. Высоко над нами русские истребители. С их стороны не заметно желания атаковать нас, но зенитки продолжают огонь, конечно стреляя между нашими самолетами. В результате имеются попадания в самолеты капитана Герлинга, ведущего 7-го звена, и капитана Крумингса, инженера эскадрильи. Оба самолета падают на землю. Немного позднее погибает капитан Фритч. Трое моих друзей, которые были столь же неразлучны со мной, как три листочка на клевере с четырьмя листьями, [4] три офицера, награжденные Рыцарским Железным крестом, сложили головы за свою страну. Мы ошеломлены их потерей, считая эти смерти крайне несправедливыми. Погибшие были первоклассными летчиками и хорошими товарищами для своих солдат. Но на фронте временами наступают несчастливые периоды, когда кажется, что из неудач выбраться невозможно.

В ноябре получено сообщение по радио: я награжден Рыцарским крестом с дубовыми листьями и мечами. Для получения этих наград я немедленно должен отбыть в ставку фюрера в Восточной Пруссии. Примерно в это время я уничтожаю сотый русский танк. Лично я рад новой награде, во многом потому, что она говорит о моем вкладе в достижения моей эскадрильи, но в то же время я недоволен, что мое представление Хеншеля к Рыцарскому кресту не прошло. Возможно, оно где-то застряло. Тогда я решаю взять моего бортстрелка с собой. Хеншель как раз сделал свой тысячный боевой вылет; сбив недавно несколько советских самолетов, он стал нашим лучшим стрелком. Мы летим в Восточную Пруссию над Винницей, Проскуровом, Львовом и Краковом в ставку фюрера около Гольдапа.