Завтра мы должны передислоцироваться в Кляйн-Айхе. Я хорошо знаю этот район – наш старый знакомый из танковых сил, граф Штрахвиц, живет неподалеку. Лучшая возможность справиться с моим унынием – это слетать в Берлин, чтобы повидать рейхсмаршала. Он принимает меня в Каринхалле. Он немедленно открывает огонь по мне из орудий самого крупного калибра:

– Я говорил с фюрером по вашему поводу примерно неделю назад, и вот что он сказал: «Когда Рудель здесь, у меня не хватает духа приказать ему прекратить полеты, я просто не в состоянии этого сделать. Но для чего вы командующий люфтваффе? Вы можете приказать ему, я нет. Хотя я и рад был бы увидеть Руделя, я не хочу видеть его до тех пор, пока он не станет мне подчиняться». Я цитирую слова фюрера и говорю вам об этом прямо. Я больше не хочу обсуждать этот вопрос. Я знаю все ваши аргументы и возражения!

Это был ошеломляющий удар. Я взял отпуск и отправился обратно в Кляйн-Айхе. В пути я думаю, что настали последние часы старой жизни. Теперь мне придется не подчиняться приказам. Я знал, что мой долг перед Германией, перед моей родной страной, обязывает меня использовать мой опыт. Я продолжу свои попытки. В противном случае я буду трусом в своих собственных глазах. Я продолжу полеты, к каким бы последствиям это ни привело.

В мое отсутствие полк продолжает вылеты. Лейтенант Вайсбах, которого я отстранил от полетов, поскольку мне требовался офицер-связист, отравился в охоту за танками с унтер-офицером Людвигом, первоклассным стрелком, награжденным Рыцарским Железным крестом. Они не вернулись. Мы потеряли двух бесценных товарищей. В эти дни мы должны дать все, на что способны. Для меня эти операции труднее, чем обычно, поскольку в голове постоянно сидит мысль о том, что я не подчиняюсь приказам главнокомандующего. Особенно тяжелым испытанием может стать лишение военных наград, тогда мое имя будет опозорено. Но я не могу не летать, и я в воздухе с утра до вечера. Всем офицерам дано указание, что при телефонных вызовах они должны говорить, что я «вышел», но ни в коем случае – отправился на боевой вылет. Заявки на число уничтоженных танков каждого пилота всегда вносятся в ежедневные отчеты, которые ежевечерне высылаются в штаб авиагруппы, – при этом авиационное командование всегда вносит имя пилота. Поскольку я считаюсь списанным, мои заявки больше не включаются, их относят за счет группы в целом. Прежде к этой категории относили сомнительные случаи, когда танк поражался при атаке двух самолетов. Чтобы избежать повторения, подобные заявки шли под грифом: «Имя пилота сомнительно; успех отнесен к общим действиям подразделения». Позднее с высоких уровней идут постоянные запросы: почему мы практически всегда указывали точное имя, а вдруг появилось большое число сомнительных имен? Поначалу мы отделывались утверждением, что стали атаковать появившиеся танки одновременно. Однажды во время моего вылета какой-то большой чин из офицеров люфтваффе решил расследовать это дело и привязался к моему офицеру-связисту, который, взяв обещание, что секрет не будет выдан, открыл правду. Кроме того, на аэродроме в Гротткау, куда нас только что передислоцировали, он поймал меня сразу после моего возвращения из боевого вылета. Генерал не поверил, что это был только «короткий испытательный полет», но это не играло роли, поскольку генерал сказал, что «он ничего не видел». Однако я скоро обнаружил, что истинное положение дел уже известно главнокомандующему. Вскоре после генеральского визита, записав за день на счет подразделения одиннадцать танков, я получил по телефону еще один вызов в Каринхалле. Я полетел туда, чтобы встретить очень неприятный прием. Первые слова маршала были следующими:

– Фюрер знает, что вы продолжаете летать. Я подозреваю, что эта новость дошла до него из вчерашнего коммюнике. Он сказал мне, чтобы я предупредил вас раз и навсегда. Вы не должны позорить его, заставляя предпринимать меры дисциплинарного воздействия за неподчинение приказу. Он очень недоволен подобным поведением человека, который носит высшую немецкую награду за храбрость. От себя я не считаю нужным добавлять какие-либо комментарии.

Я выслушал его молча. Коротко расспросив меня о ситуации в Силезии, рейхсмаршал отпустил меня, и я в тот же день полетел назад. По всей видимости, я достиг границы. Тем не менее мне совершенно ясно, что я должен продолжать летать, если хочу не сойти с ума от мысли о положении моей страны. Независимо от последствий я все еще пребываю в уверенности, что отвечать обязан только перед собой. Я буду продолжать летать.

Мы продолжаем охоту за танками в промышленных и лесных районах Верхней Силезии, где противнику сравнительно легко маскироваться, а нам – трудно искать. Наши атакующие «Ju-87» крутятся между трубами промышленных городов Верхней Силезии. В Кифернштёдтеле мы обнаруживаем подразделения гаубичной артиллерии – которые не видели много времени – и помогаем им ликвидировать войска, намного превосходящие наши численностью и их «Т-34». Постепенно на Одере устанавливается новая линия. Создать новый фронт из ничего способен только фельдмаршал Шернер! Мы часто видим его на своей базе, когда он приезжает обсудить со мной текущую ситуацию или возможные операции. Результаты наших разведывательных полетов для него очень важны. В это время командир эскадрильи Лау докладывает о невозвращении своего экипажа. Самолет был сбит зениткой и совершил вынужденную посадку в районе Гросс-Вартенберга; экипаж был захвачен русскими, поскольку пришлось приземлиться в самой гуще советских войск.

Постепенно фронт на Одере немного стабилизируется. Я получаю по телефону приказ немедленно перебросить полк в Меркиш-Фридланд в Померании, а 2-ю эскадрилью во Франкфурт; ситуация там серьезнее, чем в Силезии. Густая снежная метель мешает нам лететь правильным строем, так что мы разбиваемся на тройки и летим в Меркиш-Фридланд над Франкфуртом. Нескольким из наших самолетов приходится делать промежуточную посадку на аэродромах в Сагане и Сорау. Погода отвратительная. Во Франкфурте уже ожидают моей посадки – я без промедления должен позвонить на свою старую базу в Гротткау. Когда я дозваниваюсь, то узнаю, что вскоре после отлета фельдмаршал Шернер появился повидать меня и поднял большой шум. Стуча по столу кулаком, он спросил: кто дал мне приказ покинуть его сектор? Лейтенант Нирманн, мой оперативный офицер, сообщил ему, что приказ пришел из авиагруппы и штаба люфтваффе.

– Из авиагруппы и штаба люфтваффе, вот как! Все это ширма! Я хочу знать, кто взял отсюда Руделя? Позвоните ему во Франкфурт и попросите ждать. Я улажу это дело с самим фюрером. Я настаиваю, чтобы он оставался здесь. От меня требуется держать фронт с одними винтовками?

Я узнаю обо всем этом по телефону. Если я должен долететь до Меркиш-Фридланда до темноты, мне надо спешить. Я звоню в ставку фюрера, чтобы узнать – оставаться мне на месте или возвращаться в Силезию. В первом случае фельдмаршал Шернер должен освободить мой персонал, в настоящее время задержанный им в Гротткау, чтобы по прибытии я мог располагать штабом и техникой в полном составе. Мне сообщают, что только что принято решение: мой полк перебрасывается на север, поскольку положение войск под командованием рейхсфюрера СС Гиммлера в самом деле более чем серьезное. Я приземляюсь в Меркиш-Фридланде с несколькими первыми самолетами в густую снежную метель и в полной тьме. Остальные подразделения должны прибыть завтра, 2-я эскадрилья останется во Франкфурте и будет действовать оттуда. Найдя, где расположиться на ночь, я звоню Гиммлеру в Орденсбург-Крёссинзее. Он доволен, что я прибыл в его распоряжение и что таким образом он выиграл дуэль с фельдмаршалом Шернером. Гиммлер спрашивает меня: что я хотел бы сейчас делать. Время около одиннадцати вечера, поэтому я отвечаю: «Отправиться спать» – поскольку желаю вылететь утром, для того чтобы получить общее представление о текущем положении дел. Гиммлер думает по-другому.

– Я не могу спать, – сообщает он.

Я говорю ему, что ему не надо вылетать завтра утром и что, когда люди летают без перерыва, сон незаменим. После долгой праздной болтовни Гиммлер говорит, что он посылает за мной машину, чтобы меня доставили к нему быстро, как это только возможно. Поскольку в любом случае у меня нет горючего и боеприпасов, знакомство с командующим новым сектором, по крайней мере, упростит множество организационных проблем. По пути в Орденсбург мы застреваем в снежном сугробе. Когда я наконец добираюсь до места, уже два часа ночи. Сначала я встречаюсь с начальником штаба, с которым долго обсуждаю ситуацию и общие вопросы. Мне особенно любопытно слышать, как Гиммлер, имея недостаточные образование и опыт, пытается приспособиться к своей новой задаче. Начальник штаба является армейским офицером, а не членом СС. Он сообщает, что работать под началом Гиммлера настоящее удовольствие, поскольку тот не настаивает на своем мнении и не стремится утвердить свой авторитет любой ценой. Он не думает, что знает все лучше, чем знатоки из его штаба, и охотно прислушивается к советам, чтобы затем бросить вес своего авторитета для воплощения принятого решения в жизнь. Потому дела идут гладко.

– Только одно, я думаю, будет вам неприятно. У вас постоянно будет ощущение, что Гиммлер не говорит то, что думает.

Через несколько минут я обсуждаю с Гиммлером ситуацию и мои задачи в своем секторе. Было сразу видно, что Гиммлер очень встревожен. Советы обошли Шнайдемюл с обеих сторон, пробиваясь по Восточной Померании к Одеру, частично вдоль долины Нетце, частично к северу и югу от нее. В этом районе было мало наших подразделений, которые можно было бы назвать боеспособными. В окрестностях Меркиш-Фридланда была сформирована боевая группа, чтобы задержать прорвавшиеся вражеские силы и помешать их дальнейшему наступлению на Одер. Однако нельзя предвидеть, сколь долго наши подразделения в районе Позен-Грауденца будут способны отражать атаки; в любом случае они не скоро восстановят свою боеспособность в полной мере. Разведывательные полеты приносят противоречивую информацию, так что связной картины нет. Разведка станет одной из наших задач, помимо атак противника на достигнутых им позициях – главным образом механизированных и танковых сил.