Все это всплыло в моей памяти, когда я размышлял над фотографиями промышленных предприятий.

С наступлением утра, после нескольких общих замечаний по поводу текущего состояния дел на фронтах, в которых Шпеер выразил свое полное доверие фюреру, он покинул меня, пообещав держать в курсе дальнейших планов относительно Урала. Но этого так и не произошло, поскольку события 9 февраля сделали это невозможным.

Так что задача разработки этого плана была возложена на кого-то еще. Но в потоке событий, ведущих к концу войны, его выполнение уже теряло практический смысл.

Рано утром 9 февраля последовал телефонный звонок из штаба – из Франкфурта только что доложили, что прошлой ночью русские навели мост через Одер в Лебусе, немного севернее Франкфурта, и с несколькими танками уже переправились на западный берег. Ситуация более чем критическая – на этом участке наземных войск нет, нет и возможностей быстро доставить на место тяжелую артиллерию, чтобы остановить их. Таким образом, совершенно ничто не мешает советским танкам докатить прямо до столицы или, по крайней мере, перерезать железную дорогу и автобан Франкфурт – Берлин – обе жизненно важные линии снабжения для сохранения линии фронта на Одере.

Мы вылетаем туда, чтобы подтвердить, что сообщение правдиво. Еще издали я могу разобрать понтонный мост; мы встречаем сильный зенитный огонь задолго до того, как достигаем его. Русские определенно припасли для нас розги! Одна из моих эскадрилий атакует наведенный через лед мост. У нас нет иллюзий относительно результатов, которые мы можем достичь, поскольку мы знаем, что у иванов столько материалов для строительства, что они восстановят мост в мгновение ока. Сам я лечу с противотанковым звеном, высматривая танки на западном берегу реки. Но я могу разглядеть только следы гусениц – не сами танки. Я спускаюсь ниже, чтобы приглядеться внимательнее, и вижу в неровностях речной долины хорошо замаскированные танки на северном краю деревни Лебус. Их где-то около 12–15 штук. В этот момент что-то бьет в крыло моего самолета – в меня попали из мелкокалиберного зенитного орудия. Я держусь малой высоты, повсюду вокруг видны вспышки выстрелов – похоже, переправу через реку защищает шесть – восемь батарей. Зенитчики, похоже, опытные, уже имевшие дело со «Штуками». Они не используют трассирующих снарядов – кажется, никто в тебя не стреляет, как вдруг самолет резко вздрагивает от точного попадания. Как только мы набираем высоту, зенитный огонь прекращается и наши бомбардировщики не могут атаковать зенитки. Огонь из орудий – слабый, как от карманного фонарика, – можно разглядеть, только когда летишь низко. Я размышляю – что делать. Открытая местность не дает возможность подобраться к цели в складках рельефа. Нет здесь и высоких деревьев или зданий. Трезвая оценка говорит: придется забыть обо всех тактических приемах и об опыте, никакие основные правила здесь не проходят. Придется атаковать открыто, надеясь лишь на удачу. Если бы я в прошлом так действовал, то мог уже дюжину раз оказаться в могиле. Но на этом участке нет наших наземных войск, а отсюда всего 80 километров до столицы рейха – опасно короткое расстояние, когда вражеские танки уже движутся в направлении на Берлин. Сейчас не время для здравых размышлений. На этот раз придется довериться удаче, говорю я себе и иду в атаку. Другим пилотам я приказываю не идти за мной – среди них несколько совсем новых экипажей, и они не нанесут врагу большого урона, а при столь интенсивном огне зениток могут понести потери, так что игра не будет стоить свеч. Когда я спущусь ниже и по мне откроют огонь, они должны подавлять зенитные расчеты огнем своих пушек. Есть шанс, что это напугает иванов и лишит их точности. Я вижу перед собой несколько танков «ИС», остальные – «Т-34». После того как я поджег четыре танка, снаряды кончаются, и мы летим обратно. Я докладываю свои наблюдения и особо указываю на факт, что я атаковал только потому, что противник находится в 80 километрах от Берлина, в противном случае это было бы не извинительно. Если мы еще удерживаем фронт восточнее, нам нужно выждать более благоприятной ситуации – по крайней мере того, чтобы танки покинули зону прикрытия своих зениток вокруг моста. После двух боевых вылетов я меняю самолет, поскольку получил серьезное попадание зенитным снарядом. После четвертого вылета на моем счету двенадцать горящих танков. Я не включаю сюда танк «ИС», который дымил, но не загорелся.

Каждый раз перед переходом в атаку я забираюсь на высоту 800 метров, поскольку зенитки не могут сбить меня на этой высоте. С высоты я перехожу в пологое пикирование, делая резкие повороты из стороны в сторону. Когда я близко у танка, то какое-то время иду строго по прямой, стреляю, а затем ухожу низко над танком, используя ту же тактику, что и при подлете к цели. Уйдя на безопасное расстояние, я снова набираю высоту. Подходить к танку следовало бы медленно, лучше управляя самолетом, но в данных обстоятельствах это было бы самоубийством. Я способен, переходя на доли секунды в прямой полет, поразить танк в одно из уязвимых мест только благодаря огромному опыту и сверхъестественной точности. Такие атаки, конечно, невозможны для моих коллег, у которых нет моего опыта.

Пульс бьется в моей голове. Я знаю, что играю в кошки-мышки со смертью, но эти «ИС» нужно поджечь! Снова на высоту 800 метров – и снова вниз на шестидесятитонного левиафана. Он опять не загорелся! Меня охватывает ярость – он должен быть в огне!

Замигал красный индикатор моего орудия. Опять! Заело казенную часть; у меня только один снаряд в другой пушке. Я снова набираю высоту. Не сошел ли я с ума, подвергая себя риску из-за единственного выстрела? Не спорь – вспомни, как часто ты расправлялся с танком при помощи одного-единственного снаряда?

На «Ju-87» высота 800 метров набирается долго – так долго, что у меня есть время оценить аргументы за и против. Мое собственное «эго» говорит: «Если тринадцатый танк еще не горит, не воображай, что ты можешь заставить его запылать от единственного снаряда. Лети домой за новыми снарядами, в следующий раз ты сделаешь это наверняка». На это мое другое «эго» отвечает:

«Возможно, требуется всего один снаряд, чтобы помешать этому танку двинуться в глубь Германии!»

«Помешать этому танку двинуться в глубь Германии! Это звучит слишком мелодраматично. Намного больше танков собирается двинуться в глубь Германии, если ты сейчас ошибешься. А ты ошибешься. Может, все сейчас зависит от этого. Это сумасшествие – снова идти на малую высоту ради единственного выстрела. Чистое сумасшествие!»

«Дальше ты скажешь, что я ошибусь потому, что этот танк – тринадцатый. Вера в предрассудки – чепуха. У тебя остался только один снаряд, поэтому прекрати болтовню и примись за орехи!»

Я лечу вниз с высоты 800 метров. Сосредоточься на полете и на противозенитном маневре; снова по мне стреляет множество орудий. Теперь я выравниваю самолет… Огонь… Танк вспыхивает ярким пламенем! С радостью в сердце я низко пролетаю над горящим танком. Я по спирали иду вверх… удар в двигатель, и что-то проскакивает сквозь мою левую ногу, словно раскаленная докрасна сталь. В моих глазах все чернеет, я хватаю ртом воздух. Но я продолжаю лететь… лететь… Я не должен терять сознание. Стисни зубы, ты должен справиться со своей слабостью. Все тело пронзает приступ острой боли.

– Эрнст, у меня нет левой ноги.

– Нет, твоя нога на месте. Если бы ее не было, ты бы не смог говорить. Но левое крыло горит. Тебе придется сесть, в нас дважды попали 40-миллиметровые снаряды.

Глаза застилает ужасающая тьма, я не могу ничего разобрать вокруг.

– Скажи мне, где я могу совершить аварийную посадку. Потом быстро вытащи меня, чтобы я не сгорел заживо.

Я больше ничего не вижу и веду самолет по наитию. Я слабо припоминаю, что заходил в атаки с юга, а после них уходил налево. Это значит, что до дому я смогу добраться, если буду лететь на запад. Так я лечу несколько минут. Почему полк еще не улетел, я не знаю. На самом деле я лечу на северо-северо-запад, почти параллельно русскому фронту.