Только один человек принимается за заказ – и то в порядке эксперимента. Он принимается за дело столь энергично, что у меня кружится голова. Помещает часть моего тела от бедра до паха, не смазав поверхность и не приспособив защитный колпачок, в гипс. Оставив гипс сохнуть, он лаконично говорит:

– Думай о чем-нибудь приятном!

После этого он изо всех сил тянет гипс, к которому присохли волосы, и вырывает их с корнем. Мир для меня меркнет. Парень явно ошибся со своим призванием, из него бы вышел отличный кузнец.

Моя 3-я эскадрилья и штаб полка тем временем перебираются в Гёрлиц, где я когда-то ходил в школу. Дом моих родителей совсем поблизости. Русские как раз вошли в эту деревню; советские танки едут по земле, на которой я играл в детстве. Думая об этом, можно сойти с ума. Моя семья, как и миллионы семей, с тех пор надолго становятся беженцами – им не удается сохранить ничего, кроме своих жизней. Я же лежу, приговоренный к неподвижности. Что я сделал, чтобы заслужить это? Мне не хочется думать обо всем этом.

Цветы и самые разные подарки служат доказательством любви народа к своим солдатам; каждый день их доставляют в мою комнату. Кроме рейхсмаршала, меня дважды навещает Геббельс, с которым я раньше не был знаком. Разговор с ним оказывается очень интересным. Он спрашивает мое мнение о стратегическом положении на востоке.

– Фронт на Одере, – говорю я, – является нашей последней возможностью сдержать Советы; кроме этого, я не вижу ничего, что смогло бы удержать столицу от падения.

Но Геббельс сравнивает Берлин с Ленинградом. Он считает, что город не пал потому, что все его жители превратили свои дома в крепости. И жители Берлина тем более смогут выдержать то, что выдержали жители Ленинграда. Он выдвигает идею создания хорошо организованной линии обороны между домами путем установки радиопередатчиков в каждом строении. Он убежден, что «его берлинцы» скорее предпочтут погибнуть, чем стать жертвами красных орд. Насколько серьезно он это говорил, показал впоследствии его собственный конец.

– С военной точки зрения я оцениваю дело иначе, – отвечаю я. – Как только фронт на Одере будет прорван и начнется сражение за Берлин, город станет совершенно невозможно удержать.

Я говорю Геббельсу, что сравнение между двумя городами неуместно. Ленинград имел то преимущество, что с запада его защищал Финский залив, а на востоке – Ладожское озеро. На севере был слабый и узкий финский фронт. Реальные возможности захватить город были только с южного направления, но с этой стороны Ленинград был сильно укреплен и мог использовать заранее подготовленные позиции; кроме того, город не был совершенно отрезан от линий снабжения. Грузовые суда могли пересечь Ладожское озеро летом, а зимой русские укладывали железнодорожные рельсы на лед, что давало возможность снабжать город с севера.

Но мои аргументы его не убедили.

Через две недели я поднимаюсь в первый раз, на небольшое время. Наконец я могу вдохнуть свежий воздух. Во время налетов союзников я нахожусь на площадке зенитных орудий и наблюдаю с земли за тем, что доставляло нам столько неприятностей в небе. Мне никогда не скучно – Фридолин доставляет бумаги на подпись или заставляет меня решать какие-нибудь текущие вопросы. Что-либо постоянно происходит; единственное, что меня мучает, так это внутренняя неугомонность. Когда я прибыл в бункер Зоо, я «клятвенно» пообещал, что буду ходить снова через шесть недель и снова начну летать. Доктора знают, что их запреты меня только разозлят и будут бесполезны. В начале марта я отправляюсь на прогулку на свежий воздух в первый раз, на костылях.

Во время моего выздоровления меня приглашает одна из моих сиделок к себе домой – и так я оказываюсь гостем министра иностранных дел. Из солдата редко получается хороший дипломат, и потому предстоящая встреча с фон Риббентропом очень интригует. Представляется возможность поговорить о той стороне войны, которая ведется без оружия. Риббентропа весьма интересует моя оценка наших сил на Восточном фронте, а также нашего военного потенциала. Я даю ему ясно понять, что мы на фронте надеемся, что он сделает что-нибудь по дипломатическим каналам, чтобы ослабить мертвую хватку, в которой нас держат.

– Не могут же западные державы не видеть, что большевизм является их величайшим противником, и что после их окончательной победы над Германией он будет такой же угрозой для них, какой был для нас, и что в одиночку они не способны избавиться от него?

Он воспринимает мое замечание как выраженный в мягкой форме упрек к нему лично – я не сомневаюсь, что ему уже приходилось выслушивать нечто подобное много раз от других. Риббентроп сразу начинает объяснять, что уже много раз делал попытки, но они оказывались безуспешными, поскольку каждый раз после начала переговоров следовало какое-нибудь новое отступление на каком-нибудь участке фронта, и это побуждало противника покидать стол переговоров, чтобы продолжить войну. Он рассказывает об этих случаях, а затем с какой-то укоризной замечает, что договоры, которые он заключил перед войной, в том числе с Великобританией и Россией, были, без сомнения, большими достижениями, если не триумфом. Но никто сейчас о них не вспоминает, сейчас люди видят только то плохое, за что он ответственности нести не должен. На самом деле переговоры продолжаются и ведутся постоянно даже в настоящее время, но в сложившейся ситуации желаемые результаты проблематичны. Этот взгляд за кулисы дипломатии надолго удовлетворяет мое любопытство, и у меня больше нет желания узнавать больше.

В середине марта я впервые совершаю прогулку под солнечным светом в Зоо с сиделкой. На моей самой первой экскурсии происходит небольшой инцидент. Мы в толпе любопытствующих с интересом разглядываем клетку с обезьянами. Меня особенно привлекает одна огромная обезьяна, лениво и равнодушно сидящая на суку. Ее длинный хвост свешивается вниз. Конечно, я не могу удержаться и делаю то, что не следовало делать, – я просовываю костыль сквозь прутья с намерением ткнуть в хвост. Но не успеваю я коснуться хвоста, как обезьяна хватает костыли и со всей своей нечеловеческой силой тянет меня в клетку. Я скачу на одной ноге к решетке, но, конечно, этот зверь не способен втянуть меня сквозь прутья. Сестра Эделгарде хватается за меня, и мы вдвоем тянем за конец костыля в тяжелой борьбе с обезьяной. Человек против человекообразного! У обезьяны удается вытянуть конец костыля, но тут ее пальцы натолкнулись на резиновые чашечки внизу костыля, призванные заглушить стук удара при ходьбе и предназначенные против утопания кончика костыля в земле. Эти чашечки вызывают интерес обезьяны, она обнюхивает их, срывает с костыля и проглатывает с широкой улыбкой. В это мгновение я получаю возможность вытянуть оголенные палки из клетки и могу наконец, хоть и частично, отпраздновать победу над обезьяной. Через несколько секунд вой сирен возвещает о воздушном налете. Быстрая ходьба по песчаным дорожкам Зоо заставляет меня вспотеть, поскольку костыли глубоко застревают в земле. Все вокруг торопятся и суетятся и вряд ли смогут оказать мне помощь, так что я продолжаю с трудом ковылять. Получается очень медленно. Мы едва прибываем в бункер, как вниз летят первые бомбы.