Постепенно приближается Пасха. Я хочу вернуться с моими коллегами до ее наступления. Сейчас полк размещается в Гроссенхайне в Саксонии. Моя 1-я эскадрилья снова передислоцирована из Венгрии в район Вены и все еще остается на Юго-Восточном фронте. Гадерманн в Брансвике. Время моего отсутствия он использует для того, чтобы практиковаться в своей профессии доктора. Я звоню ему, чтобы он передал приказ прислать в Темпельхоф «Ju-87» к концу недели, чтобы тот мог доставить меня в часть. Поскольку незадолго до этого Гадерманн разговаривал с дежурным врачом о моем состоянии, он не может поверить в то, что слышит. Кроме того, он сам еще нездоров. Я не увижу его больше до самого конца войны, в тех последних операциях, в которых мне еще придется принимать участие.

Его место, место моего стрелка, занимает лейтенант Нирманн, у которого нет недостатка в боевом опыте и который уже имеет Рыцарский Железный крест.

Но прежде нужно выполнить приказ – явиться для доклада фюреру. Я прощаюсь с бункером. Фюрер выражает удовольствие, что все прошло относительно гладко. Он не упоминает о своем запрете на полеты – возможно, эта мысль просто не пришла ему в голову. Я снова, впервые за шесть недель, сажусь в самолет, чтобы проложить курс для своих товарищей. Это канун Пасхи, и я чувствую себя счастливым. Незадолго перед вылетом мне звонит Фридолин и говорит, чтобы я летел прямо в Судеты; он в настоящее время передислоцирует подразделение в Куммерам-Зее около Нимеса. В самолете поначалу я чувствую себя очень странно, но скоро снова ощущаю себя в своей стихии. Управление затруднено тем, что я могу использовать только одну педаль. Поскольку я еще не получил искусственную конечность, мне приходилось левой ногой поднимать педаль, чтобы получить требуемый результат. Моя культя в гипсе и вытянута под приборной панелью, так что не может задеть ее. Управляя таким образом, я через полтора часа приземляюсь на моем новом аэродроме в Куммере. Летный персонал полка прибыл сюда часом ранее.

Наш аэродром лежит среди величественного пейзажа между двумя вершинами Судетских гор, окруженных лесом и обширными озерами. Рядом находится живописное карстовое озеро Куммер. Пока не решена проблема с размещением, мы проводим вечер в гостиничном номере. Здесь, в Судетах, все дышит миром и покоем. Враг за горами, фронт здесь защищает фельдмаршал Шернер – именно это и служит причиной непотревоженной тишины. Ближе к одиннадцати часам мы слышим нестройные голоса детского хора, поющие «Бог приветствует вас». Этой песней нас встречает местная школа во главе с директрисой. Это что-то новое для закаленных вояк, песня задевает нас, поскольку затрагивает струны, о которых на этой стадии войны мы успели забыть. Мы слушаем задумчиво. Каждый из нас погружен в свои собственные мысли – мы чувствуем, что эти дети верят в нашу способность устранить надвигающуюся опасность со всем сопровождающим ее ужасом. Здесь, на пороге их домов, у нас не будет недостатка в решимости. В конце их песни я благодарю за прекрасный прием и приглашаю посетить аэродром утром и посмотреть на наших «птиц». Они выражают живой интерес. На следующий день дети появляются на аэродроме, и я начинаю экскурсию с того, что взлетаю на моем противотанковом самолете и поражаю квадратную цель размером метр на метр. Дети, стоящие полукругом, могут теперь представить, как атакуются вражеские танки. Это хорошая тренировка для меня в управлении самолетом с одной ногой. На другой стороне Судетских гор стоит туман, и поскольку мы не можем совершать боевые вылеты, то, не желая напрасно тратить время, я взлетаю на «Fw-190D9» и упражняюсь в пилотаже на малых и больших высотах. Наш гений, капитан Клатцшнер, инженер полка, уже переоборудовал ножные тормоза, которые незаменимы для этого быстрого самолета, так что ими можно управлять при помощи рук.

Когда я приземляюсь, солдаты энергично машут руками, показывая в небо. Я гляжу вверх и через разрывы в облаках вижу американские истребители и истребители-бомбардировщики, делающие круги в небе. Они летят в 1600–1800 метрах над верхней границей тумана. Меня они вряд ли заметили, поскольку сам я их в небе не обнаружил. Быстро, как это только возможно для одноногого в гипсе, я прыжками двигаюсь туда, где стоят дети. Они все должны быть в укрытии. Я прячу детей в подвал, где их не заденет осколками, но не спасет при попадании, а эти парни наверху наверняка выберут этот дом управления полетами, поскольку он единственный на аэродроме. Я вхожу последним, чтобы успокоить детей, когда разрываются первые бомбы, одна из них близко к дому; взрыв выбивает окно и срывает крышу. Наша противовоздушная оборона слишком слаба, чтобы отогнать бомбардировщики, но достаточна, чтобы помешать атакам с малой высоты. К счастью, среди детей пострадавших нет. Мне жаль, что невинные, идеальные представления об авиации столь жестко были развеяны суровой реальностью. Дети скоро снова успокаиваются, и школьная руководительница, словно пастух овечек, гонит свое маленькое стадо к деревне. Капитан Нирманн сияет – он снимал на пленку всю атаку американских самолетов. Во время представления он находился в окопе, запечатлевая падающие бомбы с момента их сброса до удара о землю и фонтана земли, поднимаемого при взрыве. Это просто лакомый кусок для нашего опытного фотографа со Шпицбергена, где он имел возможность сделать несколько уникальных фотографий.

Свежие метеорологические доклады из района Гёрлиц – Баутцен указывают на постепенное улучшение погоды, и потому мы взлетаем. Советы миновали Гёрлиц и идут мимо Баутцена, где окружен немецкий гарнизон, в надежде пробиться к Дрездену через Бишофсверд. Против наступающих клиньев, призванных сокрушить фронт Шернера, предпринимаются постоянные контратаки. С нашей поддержкой Баутцен разблокирован; нам удается уничтожить большое число танков и грузовиков. Эти полеты потребовали от меня много сил, поскольку я, по всей видимости, потерял много крови при ранении и прежде неистощимая энергия выдохлась, дойдя в конце концов до предела. Своими успехами мы частично обязаны подразделениям штурмовиков и истребителей, которые переходят под мое командование и размещаются на нашем аэродроме и в окрестностях.

В первые две недели апреля по радио мне приходит приказ, вызывающий меня в рейхсканцелярию. Фюрер говорит мне, что я должен возглавить командование всеми подразделениями реактивных самолетов и с их помощью очистить воздушное пространство над новой армией генерала Венка, которая в настоящий момент собирается в районе Гамбурга. Первой целью этой армии будет удар из окрестностей этого города на Гарц, для того чтобы перерезать линии снабжения армий союзников, продвинувшихся на восток. Успех операции в этом критическом пункте зависит от предварительной расчистки воздушного пространства над нашими собственными линиями снабжения, в противном случае она обречена на неудачу – фюрер убежден в этом, и с ним согласен проводящий операцию генерал Венк. Я умоляю фюрера освободить меня от этого задания, поскольку уверен, что в данный момент незаменим в секторе яростно обороняющейся армии фельдмаршала Шернера. Я рекомендую выбрать для выполнения этой задачи кого-нибудь из командиров реактивной авиации, кому это ближе. Я замечаю, что мой опыт ограничен бомбардировками с пикирования и уничтожением танков и что я никогда не отдавал приказы, на выполнение которых не отправлялся бы сам. С реактивными самолетами я не способен это сделать и потому не буду чувствовать себя уверенно с командирами подразделений и экипажей. Я всегда должен быть примером своим подчиненным.

– Вам вообще не придется летать, вы займетесь организационной стороной. Если кто-либо усомнится в вашей храбрости из-за того, что вы на земле, я его повешу.

Радикальная мера, думаю я, но, возможно, фюрер только хочет развеять мои сомнения.

– Есть много людей с опытом, но одного опыта мало. Мне нужен человек с достаточной энергией, чтобы организовать и выполнить эту задачу.

В этот день не удается прийти к конечному решению. Я лечу обратно только для того, чтобы через несколько дней получить вызов от рейхсмаршала, который передает мне приказ выполнить эту задачу. К этому времени положение на фронте таково, что Германия может оказаться разорванной на две части, и выполнение операции уже вряд ли возможно. По вышеизложенным причинам я отказываюсь. Судя по тому, как рейхсмаршал воспринимает, это для него не является неожиданностью, поскольку еще со времени отказа командовать истребителями-бомбардировщиками он хорошо знает мои настроения. На этот раз, однако, я выдвигаю принципиальное возражение, что не могу взять на себя ответственность за выполнение задачи, которую считаю теперь невыполнимой. Скоро я вижу, как мрачно рейхсмаршал оценивает ситуацию. Когда мы обсуждаем положение на фронте, он бормочет про себя, склонившись над картой:

– Думаю, что нам придется поджигать этот сарай. – Он имеет в виду Каринхалле.

Он советует мне отправиться в штаб-квартиру фюрера и лично сообщить о своем отказе. Поскольку, однако, прямого приказа нет, я немедленно отправляюсь в свой полк, где меня с нетерпением ждут. Но это не последний мой полет в Берлин.

19 апреля по радио меня снова вызывают в рейхсканцелярию. Долететь в Берлин из Чехословакии к этому времени без сопровождения нелегко: во многих местах русский и американский фронты очень близки. В воздухе много самолетов, но среди них нет ни одного немецкого. Я прибываю в рейхсканцелярию, и в полдень меня пропускают в бункер фюрера. Здесь царит атмосфера спокойствия и уверенности, которые исходят главной частью от армейских офицеров, участвующих в текущих или планируемых операциях. За стенами слышны удары тонных бомб, которые «москиты» сбрасывают на центр города.