На первоначальном этапе развития «Я» огромную роль играло имя человека. Изменение имени означало одновременно смену «Я». Не случайно при инициации человек получал новое имя. У многих племён существовал обычай давать ребёнку «настоящее» имя, которое знали только родители и жрец, и «маскировочное», повседневное имя, которое знали все остальные. Считалось, что таким образом ребёнок защищён от происков злых духов, которые не могут причинить ему вреда, поскольку они могут его найти только зная его настоящее имя. Эти архаические традиции сохранились по сей день: при принятии какой-либо религии человек получает новое имя; при вступлении в тайную организацию человек получает «тайное» имя; наконец, при вступлении в брак один из брачующихся получает новое имя. Новое имя — новое «Я».

Постепенно, по мере развития общества имя и сопровождающие человека предметы постепенно отщеплялись от «Я», играли для него всё меньшую роль. Уже во времена античности развитие личности достигло такого уровня, что «Я» ограничивалось лишь телом человека, воспоминаниями, которые он нёс с собой и его сознанием. На этом этапе изменение «Я» было связано с деформированием тела: его покрывали различного вида татуировками, зубы подлежали выбиванию, мочки ушей разрывали, изменяли форму головы или стопы, удлиняли шею — фантазия людей в деле самокалечения и сегодня не знает предела.

Деформация тела должна была изменять также «Я» преступников: им отрубали конечности, выжигали клейма, вырывали ноздри. Возможно, «Я» преступников таким образом и удавалось изменить, но не их поведение.

Постепенно и тело перестаёт быть границей «Я». «Совершается перенесение сути личности на „внутреннее я“ или „внутренний мир“, и лишь на этой ступени окончательно складывается тождественность личности самой себе, т. е. подлинное „я“, а вместе с тем ее единичность и своеобразная единственность, как микроуниверсума.» (Б. Ф. Поршнев, 1979, с.139).

Человек принадлежит уже к нескольким «мы» и перед ним встаёт проблема соответствовать в каждый данный момент тому «мы», с которым он непосредственно контактирует. Для этого ему необходимо демонстрировать поведение, адекватное для данного «мы». Однако одновременно это означает, что все другие варианты поведения, которые адекватны для других «мы», должны быть скрыты, подавлены. И чем больше существует этих «мы», к которым принадлежит человек, тем больше он должен скрывать, подавлять. Постепенно это скрытое, подавленное в человеке приобретает все большее значение, а многочисленные «мы», к которым он теперь принадлежит, получают некоторые качества «они».

На этом этапе утрачивается первобытное «родство душ». Человек уже не может больше полностью раствориться в «мы», полностью с ним слиться. Он изгоняется из психологического рая стопроцентной принадлежности и уверенности в «коллективе» (многие из нас до сих пор тоскуют по этой потере). Речь становится внутренней речью, мысли скрываются от окружающих, появляется возможность выбира из требований различных «мы» и не подчинения некоторым из них, что означает появление воли, то есть торможение одних действий и разрешение других.

«Психологический рай» означает полную добровольную подчиняемость «мы», рабскую покорность. Эта покорность не осознаётся, это предполагает, что никогда не возникает даже мысли о неподчинении. «Внутренняя порабощенность человека задолго до возникновения рабства описана многими внимательными и вдумчивыми наблюдателями первобытных племён. Так, Томас Штрелов, многие годы проживший среди австралийского племени аранда, в конце концов, изучая их обряды и мифы, пришёл к убеждению, что религиозная традиция и „тирания“ хранителей ее, стариков, накрепко сковали всякое творчество и воображение туземцев. Отсюда проистекают общая апатия и умственный застой. Видимо, уже много столетий священные мифы передаются слово в слово из поколения в поколение. Новые мифы не создаются, обряды не меняются. Ничего нового не допускается в духовном багаже племени.» (Б. Ф. Поршнев, 1979, с.159). Человек был рабом до возникновения рабства в большей степени, чем после его возникновения, ибо страх раба означает существование в его мыслях возможности иных моделей поведения, кроме беспрекословного подчинения.

Развитие «Я» непосредственным образом связано с развитием отчуждения материальных благ. На этапе безраздельного господства «мы» это отчуждение проявляется в форме «дарения». Ещё нет эксплуатации, но уже существует подневольное отчуждение продукта. В рабовладельческом обществе отчуждение может происходить только насильственно, «Я» уже настолько отделяется от «мы», что о добровольном «дарении» не может быть и речи. Рабовладельческий строй может возникнуть только тогда, когда «Я» развивается до непокорства, до мятежа.

Слияние, нерасчленённость «Я» и «мы» в первобытном обществе связаны с неограниченным «дарением». Ещё в средние века мы постоянно встречаем документы, ограничивающие право дарения. Только по мере противопоставления «Я» всем «мы», по мере становления отношения к другим в смысле «они», развивается накопление для себя.

Эта тенденция отношения ко всем «мы» как к частичным «они» приводит к тому, что единственное «чистое мы», которому оно может полностью доверять, перемещается в самого человека, в его «Я».