Мы сами насилуем и угнетаем врождённые биологические инстинкты. Это отражается и в языке. Послушайте только эту странную фразу: «Я заставил себя сделать то-то и то-то». Здесь проглядывает бинарность нашего «Я»: одно наше «Я» заставляет другое наше «Я» что-то делать, однако вместе они и есть наше «Я».

(И выхода у нас нет — человечество как социальный организм может существовать только при наличии перманентного внутреннего насилия индивида над самим собой. Другой вариант, найденный эволюцией для социальных организмов — организация по типу муравьёв, с генетически зафиксированным разделением труда — понравилась бы нам ещё меньше.)

Если вы займётесь немного интроспекцией и понаблюдаете сами за собой, то быстро обнаружите внутри себя некое «действующее, активное Я» и некое «контролирующее Я». Это «контролирующее Я» очень часто занимается аутосуггестией, пытаясь заставить «активное Я» что-либо сделать, а последнее упражняется в контраутосуггестии, уворачиваясь от выполнения требуемого (надо признать, что «контролирующее Я» не слишком успешно в своих попытках).

Вообще наше сознание, наше «Я» необычайно болтливо. На самом деле мы можем пересчитать на пальцах те редкие минуты, когда внутри нас не говорит либо «активное», либо «контролирующее» «Я». Мы всё время заставляем себя что-то сделать, убеждаем сами себя в чём-то, объясняем себе, что мы делаем и что собираемся сделать. Однако и редкие моменты внутренней тишины тоже призрачны, поскольку мы знаем, что в глубине нашего «Я» мы всё-таки проговариваем, что мы делаем — внутренняя речь внутри внутренней речи.

Язык — величайшее достижение человеческой эволюции — сделал для нас невозможным «естественное» восприятие окружающего мира, которым наслаждаются все прочие представители животного мира. Почти вся информация, получаемая нами от первой сигнальной системы, перекодируется в языковые символы. С одной стороны, это помогает нам легче ориентироваться во внешней среде, но с другой стороны, существенно обедняет наше мировосприятие, потому что всё, что не подпадает в данные языком категории, либо пропадает бесследно, либо требует изобретения новых категорий, новых слов. Наше сознание, по сути дела артефакт интериоризации отношений «мы и они», являвшееся на первых порах только механизмом внутреннего насилия, постепенно распространило своё влияния практически на все сферы психики. Восприятие, чувства, память и т. д. — всё подпало под власть слова, что имело следствием возникновение в нашей голове параллельной «вербальной» реальности, в которой мы и существуем.

Если мы несколько упростим картину и прибегнем к помощи метафоры, то можно сказать, что человек есть животное, в голове которого, в параллельной реальности, живёт картезианский гомункулус, управляющий этим животным и который и есть истинное «Я» человека. Этот гомункулус, или «Я»-мимкомлекс, действительно непрерывно занят сочинением различных историй, позволяющих человеку считать себя вполне приличным членом общества, и если эти истории противоречат реальности, то они тут же переписываются, а старые версии забываются. Забываются, потому что этот мимкомплекс существенно преобразовал человеческую память. В результате мы никогда не можем быть уверены, что наши воспоминания верны, поскольку они на самом деле тоже являются историями, сочинёнными в момент припоминания и обретающие конформность данному моменту и данной ситуации. Можно быть абсолютно уверенным, что при других обстоятельствах и воспоминания будут другими. Представление о том, что всё, что с нами происходит, где-то там в мозгу записывается, складируется и потом может быть извлечено, в крайнем случае с помощью гипноза, к сожалению, не соответствует действительности. Человеческая память отличается от компьютерной. Многочисленные исследования показали, что воспоминания, полученные при помощи гипноза, были в значительной степени историями, сконструированными при помощи гипнотизёров. В некоторых случаях это имело трагические последствия, в частности, когда люди «вспоминали», что в детстве их сексуально преследовали родители. Некоторые из этих родителей в результате безвинно провели не так уж малое время в «местах не столь отдалённых».

«Я» — мимплекс является полезным для общества изобретением, для каждого отдельного человека это не всегда так, он часто служит источником наших душевных страданий, причины которых, с биологической точки зрения, совершенно смехотворны. Чувства вины, стыда, неудовлетворённости собой — всё это несущественно для выполнения главной задачи — размножения, репликации генов. Но мимы побеждают. Мы не можем избавиться от «Я»-мимплекса, ибо в этом случае мы перестаём быть людьми. Предлагаемый Сьюзен Блэкмор вариант перманентной медитации не может работать. Во-первых, потому что для научения медитации с целью отказа от «Я»-мимплекса нам необходимо сперва развить этот самый «Я»-мимплекс, ибо в противном случае из ребёнка вырастет Маугли, до которого мы не сможем донести великую идею о пользе медитации. Во-вторых, подавление мимов, вероятно, достаточно эффективно в случае, когда нам необходимо полагаться только на имы, то есть в случаях физической активности, например, в спорте. (Следует, однако, тут же заметить, что сама медитация является успешным мимом, способным на время подавить все другие мимы). Но как только мы выходим на уровень умственной активности, как только нам необходимо проявить креативность, обдумать «за» и «против», нам тут же требуется помощь «Я»-мимплекса, медитация пасует.

Эволюция, несомненно, не предполагала (она вообще ничего не предполагает), что из механизма подавления вырастит «Я-мимплекс» с его постоянно борющимися друг с другом «Я-активным» и «Я-наблюдающим», но так уж получилось и мы вынуждены жить с этим противоречивым болтливым мимом, который то одаривает нас радостью, то жестоко наказывает. Наши «половинки души» никогда не придут к согласию, но они же и понуждают нас жить.

Наши первые репликаторы, гены, никогда не позволяют ничему бесследно исчезнуть. В результате наша ДНК несёт абсолютно ненужные участки, которые достались нам в наследство от всех предков, начиная с одноклеточных организмов. Это относится как ко всему нашему организму, так и к мозгу в частности, и это же служит причиной трудностей, испытываемых исследователями, пытающимися создать искусственный интеллект, основываясь на современных скромных знаниях об устройстве мозга. Практически все исследователи пришли к выводу, что в мозгу протекают одновременно параллельно множество процессов. Но этим дело не заканчивается. Представьте себе, что вы работаете в компьютерном центре, в котором функционируют вычислительные аппараты всех видов и поколений, начиная с машины Раймонда Луллия тринадцатого столетия. Все машины работают и выдают результаты и вы должны уметь со всем этим обращаться и обрабатывать их данные. То же самое мы имеем и в мозгу — древнейшие участки сосуществуют с новейшими и смоделировать это собрание раритетов и новейшей техники необычайно сложно, поскольку коллекция собиралась исторически, не по логическому основанию, а как наследие выживших экземпляров.

Если это так, то при отказе высших участков мозга мы можем наблюдать, хотя бы в редуцированном виде, поведение организмов, для которых подобные структуры мозга были характерны. Подобная мысль пришла впервые в голову Фохту в 1867 году, когда он опубликовал свою работу «О микроцефалах, или обезьяночеловек». «Фохт обращает внимание как на морфологию черепа и мозга микроцефалов-идиотов, имеющую обезьяньи признаки, так и на их неспособность к артикулированной речи. Сами по себе, разъясняет он, микроцефалы не воспроизводят вымерший вид. Но „такие уроды, представляя собой смесь признаков обезьяны с признаками человека, указывают нам своей ненормальностью на ту промежуточную форму, которая в прежнее время была, быть может, нормальною…“» (Б. Ф. Поршнев, 2007, с.45).