Шрифт:
— Беги, князь! — выдохнул тот. — Спасайся!
На дворе негде было ступить, и Ярослав ринулся в терем. Через окно или задние двери можно было выскочить, потайной калиткой выбраться из усадьбы и положиться на удачу. Эх, коня бы где достать!
— В терем! — кричал Всеволод, спешиваясь у крыльца. — Там ищите!
На верхней ступени его встретил Вавила — с мечом и щитом, в одной рубахе, со злым оскалом в бороде. Поняв, что верный пёс до последнего вздоха будет защищать хозяина и даст ему время убежать, Всеволод всё же начал бой. Он был высок, крепок, силён и молод, кроме того, был не один и сумел оттеснить Вавилу со ступеней на широкое крыльцо. Но сотник по-прежнему загораживал дверь, и обойти его не было возможности.
Помог случай. Кто-то из спутников Ольговича метнул в сотника копьё. Вавила отбил щитом, но открыл бок, и в этот бок Всеволод со всей силы ткнул мечом. Рязанец покачнулся, поднял меч, продолжая бой, но не удержался на ногах и рухнул, заливая кровью крыльцо. Мимо него в терем ринулись дружинники...
Ярослав метался в ставшем тесным тереме. Бежать в ночь в чём был? Никогда! Князь ринулся в свои покои, вспугнул дворовую девку Марфу, которая стелила ему постель и иногда ласкала по ночам, толкнул с дороги кого-то ещё и стал торопливо рыться в сундуке. Всё добро взять невозможно, но кое-какие вещи он не мог оставить. Женино обручье, дорогой опашень на бобровом меху, гривны, кольчугу германской работы, рыцарский стилет — дар материна брата...
Он как раз набрасывал на плечи кольчугу, когда в переходах терема послышался топот ног. Ярослав встряхнулся, хватаясь за меч, ринулся вон — и налетел на младшего Торчинича.
— Князь! — гаркнул тот на весь терем. — Держи его!
Ярослав Святославич приготовился к бою. На голос Торчинича ворвалось ещё человек пять. С мечом он оборонялся довольно долго, пока его не оттеснили щитами в угол и не вынудили опустить оружие. Торчинич сам отобрал у князя меч.
Потом дружинники расступились, и на пороге появился Всеволод Ольгович. Холодно взглянул на стрыя и стянул с головы шлем, открыв красивое усталое лицо. Полные алые губы изогнулись в усмешке.
— Мой Чернигов, стрый!
— Это не по-божески! — попробовал возмутиться Ярослав. — Господь не допустит...
— Господь допустил, что ты старшинство Святославичей отдал, не стал за великое княжение бороться, — возразил Всеволод. — И нет более Святославичей. Есть Давидичи, мы, Ольговичи, и вы — Ярославичи, — скривился он. — Се — град отца моего, мне им и владеть. А ты сиди в своём Муроме да Рязани и сюда не суйся!
— Ты меня отпускаешь?
— Раскатал губы! — Ольгович сел на лавку и махнул рукой. — Увести!
К Ярославу Святославичу подступились, сорвали дорогую германскую кольчугу и верхнюю одежду, заломили руки назад и поволокли в поруб. Его посадили отдельно от немногих дружинников, которых удалось взять в плен живыми, и заковали в цепи.
В ту ночь княжеский терем содрогался от криков победителей. Дружина Всеволода Ольговича Черниговского праздновала победу своего князя. Сам он под утро забылся, хмельной, в объятиях холопки Марфы, ещё вчера ласкавшей Ярослава.
2
Отгуляв пиры, Всеволод послал в Новгород-Северский за женой и добром. Показывая, что сел в Чернигове насовсем, он по примеру отца, отдавшего Комнинам Тьмутаракань, отдал Новгород-Северский брату Святославу за то, что тот помог своей дружиной.
Рогнеде Чернигов понравился. Молодая девушка с детским изумлением ахала и всплёскивала руками. По сравнению с Новгород-Северским это был самый прекрасный город на Руси. Только Новгород Великий и Киев могли сравниться с ним. Высокие крепкие стены, добротные дома, мощёные улицы, каменные соборы и белокаменный княжеский терем, богатые усадьбы бояр, монастыри за высокими оградами, колокольный перезвон — всё завораживало и радовало молодую княгиню. И муж, встречавший на крыльце и увлёкший в палаты, где уже ждал праздничный пир, — тоже был как красивый сон.
Худо было другое — что это великолепие не навсегда. Оставшись наконец с мужем наедине в темноте ложницы, Рогнеда спросила:
— Володушка! Что же это?
— Ты о чём? — Утомлённый накануне ласками, Всеволод небрежно поглаживал маленькую грудь жены.
— Ты Чернигов заял... стрыя свово в поруб засадил...
— А чего? Отец мой тоже кандалы в Византии примерял — пущай и другие поймут, каково это...
— Со стрыем у твоего отца вражды вроде не было.
— С муромским князем у меня вражда! — завёлся Ольгович. — По лествичному праву Владимиру Мономаху он должен был наследовать. Князь Чернигова, старший Святославич! А стрый Ярослав что? Палец о палец не ударил! Наоборот — поспешил в ножки Киеву поклониться, только бы стола не лишали! Чуял, что не по чину в Чернигове сидит! Чернигов от века был второй стол на Руси. Третьим — Переяславль. Здесь сидел тот, кто сменял великого князя. Это великий город. Слабому князю его не удержать. Со стрыя и Мурома довольно. Он с мордвой совладать не мог, а туда же кинулся — княжить!.. Нет, Рогнедушка, тот, кто не смог старшинство в целом роду удержать, не должен старшим и среди ближней родни быть! Ты согласна со мной?
Всеволод приподнялся на локте, навис над женою. Рогнеда еле дышала, снизу вверх глядя тревожно-влюблёнными глазами. В них светился огонь, и Всеволод стал тихо ласкать жену, как заклинание, повторяя одно и то же:
— Ты согласна со мной? Согласна?
Теряя разум от мужниных ласк, молодая княгиня извивалась на ложе и шептала:
— Согласна! Согласна!
Получив весть о том, что сотворилось в Чернигове, Мстислав не стал медлить и послал гонцов брату Ярополку — собирать полки на Ольговича. В помощь он отправил сына Изяслава — юноша засиделся подле отца и мечтал поразмяться.