Переяславльский князь был уверен, что Всеволод пошлёт за половцами — так делал Олег Святославич, так должен был поступить и следующий по его стопам сын. Поэтому, едва сыновец прискакал в Переяславль с небольшой дружиной и вестью, что остальные полки вот-вот будут готовы, Ярополк сказал Изяславу:

— Поспешай-ка в Курск. Бери с собой дружину Ольбега Ратиборыча и занимай Посемье. Оттуда донские половцы чаще всего приходят на Русь. Там встаньте заслоном, а я, как только буду готов, пойду с твоим отцом на Чернигов, да и вас не забуду — пришлю подмогу.

Изяслав улыбался, с восторгом принимая поручение. Ярополку, когда он провожал сыновца, кольнула сердце горькая мысль — очень похож юный Мстиславич на своего тёзку, Изяслава Владимирича. Даже тем, что тот тоже какое-то время был князем Курска... Не приведи, Господь, повторить Мстиславичу судьбу Владимирича!

Всеволод мог быть каким угодно — влюбчивым до безрассудства, кичливым, гордым и заносчивым, себялюбивым и хитрым до двуличия, но недальновидным он никогда не был. Новый черниговский князь был уже взрослым, когда его отец вернулся отвоёвывать Чернигов, и навсегда запомнил, как отец боролся за этот город и как любил его, горько и преданно, как в Новгород-Северском хранил ему верность и завещал её своим сыновьям. Всеволод понимал, что Мстислав не останется в стороне и начнёт войну, усмиряя усобицу. Поэтому, едва до него через верных людей дошли слухи, что Киев собирает войска, он тут же послал Ивана Чудиновича и Борея в половецкую степь. Германская кольчуга стрыя Ярослава Святославича и рыцарский стилет были в числе даров, которыми должно было склонить половецких ханов к выходу на Русь.

Послы ушли в степь, и вскоре Всеволод понял, что поступил верно. Из Киева пришла весть от Мстислава — великий князь объявлял, что идёт на непокорного войной, если тот немедля не освободит Ярослава Святославича и не вернёт ему Чернигова.

— Что ж, стрыю и впрямь не место там, где он ныне обретается, — хмыкнул Ольгович, услышав из уст посла приказ. — Сегодня же князь муромский обретёт свободу!

Ярослава Святославича вытащили из поруба, вывели на двор, сбили цепи и вернули оружие и дорогую одежду. Потом привели полтора десятка дружинников — всё, что осталось от двух сотен, что служили ему прежде. Остальные были посечены или умерли от ран. Князь с растерянностью оглядывал своих людей, пытаясь найти знакомые лица и боясь угадать судьбу самых верных. Вокруг плотным кольцом стояли северцы, а сам Всеволод Ольгович взирал на стрыя с крыльца.

— Мстислав Киевский, тесть мой, — заговорил он, когда Ярослав нашёл его глазами, — просил за тебя, поэтому ты свободен, стрый Ярослав, и волен ворочаться в свой Муром. Чернигова ты лишён, и ноги твоей тут больше не будет никогда!

Ярослав Святославич покачал головой:

— Нелепие творишь, Всеволод! Я же старше тебя...

— Только летами. Старший по роду ныне я, ибо у меня — Чернигов. Се град отца моего. И я ныне его волю исполняю. А тебе в нём не сидеть, покуда я жив!

— Мстислав Мономашич не допустит этого!

— С тестем своим, — Всеволод многозначительно примолк, — я сам разберусь. А ты, ежели не хочешь, чтобы я передумал, иди своей дорогой. Коня князю муромо-рязанскому!

Толпа северцев расступилась, и коновод подвёл Ярославу Святославичу чалого мерина. Князь хотел было потребовать, чтобы вернули его вороного жеребца, но взглянул на суровые лица дружинников и раздумал. Надежда, что великий князь заступится за него, ещё оставалась. И Ярослав Святославич вскочил в седло.

Отозвавшись на призыв — как-никак Олег Святославич был мужем половчанки и один из его сыновей, Святослав, тоже был женат на деве степных кровей, — двое ханов, Селук и Стваш, подошли к реке Выри и остановились возле старой разрушенной крепости руссов, ещё сохранившей прежнее название — Ратиборова дубрава. Когда-то давно по берегам Сейма и впадающих в него рек Выри, Локне и другим половцы ходили так часто, что многие земли обезлюдели, и до сих пор ещё не все сёла и городки были восстановлены. Возле Ратиборовой дубравы жило всего десяток семей. Люди заранее увидели вдали пыль от конских копыт и поспешили укрыться в чащобах на берегу Выри. Одного из парней послали в глубь Курской земли со страшной вестью: «Поганые идут!»

Изяслав Мстиславич, следуя наказу отца и стрыя, целыми днями не слезал с седла. Вместе со своей дружиной, заняв Курск и выгнав посадника, он разъезжал по земле, ожидая нападения. От реки Выри до него дошла весть о подходе поганых, и молодой князь, кликнув боярина Ольбега с его полком, поспешил туда.

К Выри шли окольным путём — гонец поведал князю о половцах через вторые-третьи уста, и истина исказилась. Никто не мог сказать, сколь велика вражья сила, где именно стоят, куда пошли, если захотели.

Лето подходило к концу, стояли душные, грозовые дни зарева-месяца. Трава в степи начинала желтеть и становилась грубой, смолкали кузнечики, не было птичьих голосов. Изяслав ехал впереди своей дружины вместе с боярином Ольбегом. Про старшего сына знаменитого Ратибора говорили, что у него сердце обросло шерстью — так жесток и груб бывал он порой. Но Изяславу по нраву пришёлся суровый воин — юноша хотел стать таким же и с восторгом перенимал его привычки.

Река Локна, как и Вырь, впадала в Сейм. Она вилась меж балок, поросших лесом. Тут и там попадались перелески и луговины. Кабы не половцы, как тут хорошо было бы осенью погонять туров, оленей и диких коней! Молодые глаза Изяслава раз за разом обегали окрестности — а вдруг да встретится табунок? На многие версты окрест было тихо и спокойно, а до Выри ещё далеко. Можно себя и побаловать.