Зоркие, молодые глаза Изяслава и заметили всадников.

— Глянь-ка, Ольбег. — встрепенулся он. — Чего это там?

Старый боярин подался вперёд.

— Поганые, — выдохнул он.

— Так близко?

По тому берегу Локны, скрываясь за редколесьем, двигались десятка полтора всадников. По тому, как они шли — быстро, но уверенно, можно было понять, что это никак не разведчики — послы либо половцы, уверенные в себе.

— Перенять их надо, княже! — рыкнул Ольбег Ратиборыч. — Вот погодь — как к берегу подойдут да переправу зачнут...

Остальное нетерпеливый Мстиславич дослушивал на скаку. Он был счастлив — первый самостоятельный поход, и такая удача!

Курское Посемье было вотчиной князей Святославова дома — ещё на Любечском снеме Владимир Мономах одарил Курском Давида Святославича, а тот отдал город брату Олегу. До сей поры границы не нарушались, и лишь сейчас Мстислав решил отнять Посемье у Ольговичей — как военную добычу взамен Чернигова и для того, чтобы воспрепятствовать половцам приходить на Русь. Ничего не знавшие об этом послы хана Сакала шли по Курской земле, как по родной степи, и даже не сразу заподозрили неладное, заметив на том берегу урусов. Русский князь звал их на бой — наверное, это его передовая дружина. Опомнились же половцы только когда были взяты в плен.

Долго ждали послов из степи — ханы Селук и Стваш, ждал в Чернигове Всеволод Ольгович. Но напрасно он вглядывался вдаль — не идёт ли с востока орда. Вместо неё приехали Иван Чудинович и Борей и поведали, что половецкие послы, отправленные к Ольговичу, пропали без следа, и ханы, тревожась за участь своих батыров, увели орду назад. Но, будучи по-своему честными, они вернули часть даров.

Всеволод хмуро выслушал бояр и отпустил их взмахом руки. Ему не было жаль даров — пусть пропадут хоть все! — он уже понял, чьих это рук дело, и совсем не удивился, когда из Киева пришёл новый посол, привезя грамоту от князя Мстислава. «Что еси сделал? — писалось в ней. — Привёл еси половцев и не успел ничтоже». Презрительно-высокомерный тон грамоты словно говорил Ольговичу. «Что, взял? Забыл, кто здесь старший князь?» Мстислав уже больше не предупреждал и ничего не предлагал — он давал понять, что теперь у Ольговича нет помощников и заступников и ничто не помешает Киеву покарать его.

Тяжко в те дни было в Чернигове. Братья Иван и Глеб, сидевшие в Курске, прискакали с дружинами и поведали, что их выгнал оттуда Изяслав Мстиславич. Вместе с ними отъехал кое-кто из бояр, но большинство осталось — было жаль бросать угодья. Младшие княжичи пополнили черниговскую дружину своими воями, но легче от этого не стало. У великого князя было слишком много союзников, он обложил Чернигов с двух сторон и ждал, чтобы замкнуть кольцо. Вестей о подходе киян и переяславльцев ждали со дня на день.

Рогнеда мучилась вместе со всеми. Молодая княгиня разрывалась — с одной стороны, ей было жаль любимого отца, а с другой — был муж, любимый не менее. Ей нравилось быть княгиней стольного Чернигова, но не хотелось и кровопролития.

В тот день, когда прискакали младшие Ольговичи, Всеволод долго не ложился спать — сжавшись в комочек, Рогнеда сквозь стену слушала, как он ходил по горнице, шлёпая босыми ногами. Наконец княгиня не выдержала, вскочила и, как была, в одной сорочке, ринулась к мужу. С разбегу, распахнув дверь, прижалась, обхватив руками.

— Ты чего? Чего? — попробовал отцепить её руки Всеволод.

— Севушка, страшно мне! — зашептала Рогнеда. — А ну как батюшка на тебя войной пойдёт?

— Пущай идёт! Мне отец завещал Черниговом править. Мне десять лет было, когда он на Русь воротился, я помню. Теперь я князем черниговским стал — им и погибну, а назад не поворочу!

— Помирился бы ты с Киевом?

— Ни за что! Я в своём праве!

— Ой, Севушка! Ой, оставишь ты меня вдовой! — заголосила Рогнеда шёпотом, и Всеволод наконец оторвал руки жены и отпихнул её от себя:

— Неча голосить! Ещё накаркаешь! Поди к себе!

Всеволод не собирался сдаваться. На другое утро он собрал своих и братовых бояр, долго судил с ними, а после в Киев нежданно-негаданно отправилось посольство.

О гостях Мстиславу доложил боярин Семён Славятич, сын того самого Славяты, что прежде служил Святополку Изяславичу, потом переметнулся к Владимиру Мономаху и много и часто по делам ездил в Чернигов. Сестра Семёна замужем была за черниговским боярином, там была у него деревенька с погостом и бобровыми затонами. Семён провёл к великому князю троих послов — Петра Ильича, Борея и старшего Торчинича.

— Здрав будь, князь Мстислав стольнокиевский! — как старший посольства, первым заговорил Пётр Ильич. — Прими поклон от Чернигова-города!

— Что, никак Ольгович на попятную пошёл? — изумился Мстислав.

— Князь наш, Всеволод Ольгович, просил тебе передать, чтобы ты простил его и войной на его город не ходил, — степенно начал боярин. — А за то будет он тебе верен до скончания дней и руку Киева держать будет крепко и встанет за тебя на любой брани, поелику не чужой он тебе, а зять, и тестя своего уважает.