Шрифт:
— Если уважает он меня, то почему из Чернигова не идёт? Или он изгой и нет у него Новгорода-Северского?
— Новгородом-Северским отныне владеет Святослав Ольгович, брат его младший. Всеволоду же ещё отец Чернигов завещал, как старшему сыну.
— В стольном граде должен сидеть старший в роду!
Старшим ныне Ярослав Святославич. А ваш Всеволод родства не уважает...
— У Ярослава Святославича свой удел есть — Муромо-Рязанская земля. Там его дети, там его место по родовому счету.
— А Давидичи что же?
— Они на дела Всеволода Ольговича слова не сказали. Сидят каждый в том городе, что им отец выделил, и на чужое не замахиваются.
Это было правдой. Сыновья Давида Святославича ещё при жизни отца получили в кормление маленькие города на севере и востоке Черниговской земли и, понимая свою участь изгоев, действительно не претендовали на чужое. Никто из них покамест не имел своих детей.
— Они же, коль Всеволод их позовёт, встанут за него и за Чернигов, — добавил Борей, недавно ездивший к младшему из Давидичей, Изяславу, и заручившийся его поддержкой.
Мстислав задумался. Дело принимало серьёзный оборот. С наскоку не решишь. Он махнул рукой послам:
— Подите пока, отдохните. Я после своё слово скажу.
Черниговцы вышли, в покое остался один Семён Славятич. Глаза его горели — он ждал, когда можно будет высказаться.
— Говори, чего там, — кивнул Мстислав.
— Княже, ты бы послушался послов! Ну куда сейчас воевать? В моём полку половина — смерды. Урожай поспевает. Не соберём — худо будет. Да и не только мои люди — переяславльцы тож не захотят сейчас войны. И черниговцы.
Мстислав сам знал, что начиналась страдная пора. Согнанные из деревень пешцы роптали, а отец учил, что надо о смерде заботиться. Не соберут урожай — голодная будет зима. Да и коли перебьют смердов в битве, а урожай бабы сожнут — тоже радости мало. Кто на будущий год сеять станет?
— Я должен покарать Ольговича, — упрямо молвил он. — Пешцев коли распустить, всё равно дружин моих больше! Киев, Пинск, Переяславль и Белгород, да Курское Посемье...
— Посемье-то ещё помнит, что оно — Ольговичей!
— Всё одно. Курска я им не отдам. Там брат мой Изяслав сидел. Туда я сына послал.
— Не отдавай, — закивал Семён Славятич, — а всё одно, воевать сейчас негоже. Нивы потопчем... Чернигов тебе потом за это «спасиба» не скажет.
— Ладно, помыслю. Поди пока!
Семён Славятич ушёл. Послы сперва наведались к нему и оделили боярина такими дарами, что он вовсе чуть было не переметнулся к Ольговичу.
4
Всю осень Киев и Чернигов пересылались послами. Ольгович слал бояр одного за другим. Пётр Ильич — так тот с коня слезал только для того, чтобы в терем взойти и перед князем предстать. Бояре поменьше сидели в гостях у киевских и переяславльских собратьев, вели душевные беседы. Договаривались где от имени князя, где верша личные дела — кто сына сосватает, кто рощу соседу уступит. Не обошлось без даров. Опять понадобилась кольчуга германской работы — её примерил на себя Жирослав Иванкович, сын Иванка Захарьича. Красовались в рязанских колтах [22] жена Семёна Славятича и внука Ивана Войтишича. Умягчённые дарами, бояре старались, как могли. Даже Агаша Завидична, получив дары от падчерицы Рогнеды, ночью шептала мужу, что война никому не нужна, что жалко павших в битве ратников. Ярослав Святославич уже не сидит в порубе, а воротился в Муром.
22
Колт (устар.) — женское украшение XI-XIII вв. — полая привеска, часто украшенная зернью, сканью, эмалью, чернью. Парные колты привешивались к головному убору с двух сторон.
— Он, по Русской Правде, тебе наследовать должен, — говорила она мужу. — Коль переживёт тебя, может брата твово, Ярополка, до Киева не допустить.
Уплывёт тогда царский венец из рода Мономашичей. А Ольгович не опасен. Пусть сидит в Чернигове — да и Рогнеде твоей там княгиней быть почётнее.
Обнимая тёплое тело жены, Мстислав дремал, и Агашины слова падали на душу, как камешки в тихий пруд.
И всё бы так и заглохло, если бы зимой не примчался в Киев обиженный Ярослав Святославич.
Воротившись с позором в Муром, он кликнул сыновей и бояр, спешно стал вооружаться, сколотил немалую рать, которую разместил по городкам вдоль Оки, и стал ждать вестей от Мстислава Мономашича, чтобы ударить с севера. В верховьях Оки сидело двое из сыновей Давидичей, и Ярослав хотел привлечь их на свою сторону, пообещав Новгород-Северский. Пока не убрали урожай и шла распутица, муромский князь оставался спокоен — кто же воюет в такую пору? Но едва началась зима, началось и беспокойство. Рождественский пост и Рождество прошли для него в тревожном ожидании. Потом отгуляли Святки — опять тишина. А перед самым Крещением прискакал верный человек из Киева и поведал, что в стольном городе о войне не слыхать.
Тут-то Ярослав Святославич и сорвался с места. Бросив полки на сыновей, он с двумя боярами и малой дружиной, через Посемье, где сидел Изяслав Мстиславич, и Переяславль, однажды чуть не нарвавшись на орду половцев, прибыл в Киев.
Мстислав отдыхал после охоты и пира с дружиной, когда узнал о приезде Ярослава Муромского. Заноза заныла в сердце — как он мог забыть! Словно кто-то льстивыми речами опутал душу! Ведь обещал же!
Ярослав Святославич ворвался в палату как был — в засыпанном снегом опашене, только сбив с сапог снег и стянув с седеющих кудрей шапку. Его бояре топали следом.