С мачехой у пасынка сложились тёплые отношения. Умная, сильная, спокойная женщина не мешала отроку взрослеть, не пыталась переделать его под себя, и Сигурд относился к ней с пониманием и уважением, тем более что отец полюбил дочь шведского короля и сделал своей наперсницей. Сам же Сигурд был побочным сыном и радовался, что благодаря расположению мачехи его положение при дворе упрочилось.

Шли под парусами. Удалось найти купца, который принял на борт всех норвежцев и согласился довезти их до Киева. Далее предстояло пересечь почти всю Русь, чтобы в Новгороде ступить на корабельную палубу норвежского судна.

Русская земля нравилась Сигурду. Было в ней что-то знакомое, привычное. Он большую часть пути восторженно озирался по сторонам, а когда приставали к Киеву, не сходил с борта корабля, разглядывая высокие днепровские берега, встающий на холмах Киев, белокаменные соборы с блестящими на солнце куполами и далёкие леса у самого окоёма.

Русь и Киев очаровали Сигурда, и он старался держаться поближе к одному из русских воинов, что вместе с ним побывали в Иерусалиме и теперь тоже возвращались домой. Русских в рядах крестоносного воинства было немного — больше в войске Балдуина Французского, который ещё помнил своё родство с Русью. Были и одинокие искатели приключений, младшие князья и бояре, со своими небольшими дружинами пришедшие за славой или почётной смертью.

Спутник Сигурда Изяслав был одним из немногих, кто удостоился чести в числе первых узреть освобождённый Гроб Господень. В бою в Иерусалиме он спас жизнь королю Балдуину и возвращался на Русь, щедро одарённый. Он и шестеро его дружинников — в путь пускалось три десятка, но воротиться повезло не всем — ничем не отличались от норвежцев. Такие же загорелые до черноты, с выгоревшими до соломенной желтизны волосами и обветренными щеками, такой же свет в глазах, видевших яркое палестинское небо и смотревших в лицо смерти. Даже доспехи и оружие — и то были похожи. Одно отличало — русские были у себя дома и радовались возвращению на родину, как дети.

— Светло украшена и дивно прекрасна земля Русская, — говорил Изяслав в ответ на Сигурдовы восторги Киевом и открывающимися далями. — Всем она обильна — и людством, и недрами земными, и Божья благодать на ней. Одно худо — в князьях нет мира. Общий у нас ворог — Степь, — а наши князья, вместо того чтобы совокупно бить по врагу, заняты усобицами. Землю расхищают, невинную кровь льют, города рушат, а то и вовсе иноплеменных на своих же наводят.

Изяслав был из-под Рязани, там была его вотчина, там до сих пор жила родня. Отец его успел послужить и Давиду Святославичу, пока тот владел Рязанью, и Владимиру Мономаху, а братья и дядья кому только не служили. Но сам Изяслав более всего тянулся к Мономаху, так как в его дружине начинал ратный путь.

— Впрочем, и у вас, в Европе, не всё ладно, — добавил он, покосившись на спутника. — Хоть и немало земли, а кесари и короли никак её не поделят. В Польше вон какая усобица — а ведь родные братья грызутся. В Германии тоже, в Англии...

— То есть закон бытия, — отвечал Сигурд. — Побеждает сильнейший.

— У нас, на Руси, иной закон. Побеждает не тот, кто силён, а за кем правда! Наш закон так и зовут — Русской Правдой. Иные князья да и бояре на силу зря надеются — Господь всё видит и воздаёт каждому по делам его.

— Благодарение Господу, — Сигурд перекрестился, — мы с тобой славно потрудились для Его славы.

— Для Господней славы старались, не ради себя, — поддержал Изяслав.

Оба помалкивали, согласно обходя мыслью и словом иное, — слишком много рыцарей как с Запада, так и с Руси приходили в Иерусалим за личной славой или стараясь битвой заглушить душевную боль, в сражениях с неверными искали средства от домашних бед и горестей, надеялись умереть. А другие за их спинами терпеливо ждали, чтобы потом без помех набить мошну добром. Немало рыцарей обогатились, грабя завоёванные города. Многие безземельные лорды отправились в Палестину за богатством и в самом деле получили там землю, принялись строить замки. А отстроившись, стали вести себя в чужой земле так, как привыкли дома, — подгребать под свою руку местный люд, объявляя их крепостными и заставляя платить дань. Другие же в самом деле шли ради Господа, ибо, несмотря на богатую добычу, сотни рыцарей, не говоря о простых солдатах, не получили ничего, кроме пары монет за труды. А были и те — кто остался на полях сражений, кто выжил после жестоких ран, но стал калекой, кого взяли в плен. Богатые родственники сумели выкупить некоторых, но большинство навсегда были обречены влачить долю рабов.

И всё-таки цель была достигнута. И, несмотря на то что мир католический смотрел на православных как на хулителей и еретиков, искажающих истинную веру, оба крестоносца — русский и норвежец — испытывали одинаковое чувство гордости за содеянное.

Оба успели посетить Святую Софию в Константинополе, и, ступив на землю Киева, Изяслав первым делом повёл своего спутника в Софию Киевскую. Красота русского храма, совсем юного рядом с византийским, не испытавшего ни разора, ни пожаров, ни грабежей, поразила Сигурда.

— Истинно ваша страна есть достойная дочь Византии, — сказал он, когда вышел после молебна на воздух. — Такую красоту я видел только в Константинополе.

— Мы, русские, на своей земле живём, — ответил Изяслав. — Византии мы не подданные, а союзники. У нас своя красота — у них своя. Ты не всё ещё увидел у нас, друг Сигурд, а потому не спеши судить.

— Мой путь лежит в Новгород, откуда надлежит мне воротиться ко двору отца моего. Друг Изяслав, останься со мной! Будь провожатым!