Шрифт:
— Не выдай, княгиня! Я не тать и не вор!
— Кто ты?
— Дружинник я боярский. Господина моего, Ставра Гордятича, князь Владимир велел в цепи заковать, в поруб бросить, и меня вместе с ним. Спаси, княгиня! Не выдай! Христом Богом прошу!
— Но если господин твой на князя замышлял...
— Не было у Ставра Гордятича дурных мыслей, истинный крест! — отчаянно перекрестился Валдис. — Не выдай на расправу! Ведь не только ему — и жене его беда грозит! И матушка моя в Новгороде осталась. Я один у неё! Ставр Гордятич мне отца заменил!
Евфимия Владимировна, после возвращения из Венгрии жившая у отца затворницей и готовившаяся к постригу, ничего не знала о новгородской замятие. На каких-то три года она была старше Жизномирича, но её жизнь была уже кончена. Ни своего дома, ни мужа — только сын Борис скрашивал её жизнь. А ведь могло всё быть по-иному...
Евфимия не любила своего отца. Почитала, как предписывало Евангелие, но не любила. Кабы не пожелал он отдать её замуж за старого, плешивого, злобного Коломана — сейчас была бы счастлива за другим. Отец за дочь решил, что ей делать. И Евфимия попятилась, маня юношу за собой:
— Пошли!
Ошеломлённые новгородские бояре не стали спорить, когда после пира Владимир Всеволодович пригласил священника и стал приводить их к честному кресту, давая клятву, что не помышляли они на Мономахов род худого, ныне слуги верные и готовы служить до самой смерти. Даже Степан Щука и Анисим Лукич не стали упираться, но Константин Мовсиевич, которого тут же князь нарёк новым посадником новгородским, не преминул воспользоваться властью и поведал, что сии двое — самые ярые крамольники и со Ставр ом действовали заодно. Мономах повелел схватить и их тоже.
Остальные бояре во главе с новым посадником вскоре отправились восвояси. Но раньше из Киева выехал боярин Славята — отписать на Всеволода Мстиславича угодья опальных бояр, а имение Ставра отдать на поток обиженным им Даньславу Борисычу и Ноздрече. Славята спешил — словно чуял, что его могут опередить...
До ночи искали беглеца. Обшарили весь дворец, клети, повалуши, сад и каморки холопов. Прошли даже к княгине Мономаховой, спросить, не видала ли чего, и упредили, чтоб была осторожнее. Только к Евфимии не догадались заглянуть — слишком тихо жила вдовая дочь Мономаха. Правда, шептали про неё разное — в том числе говорили, что Коломан не зря отослал Евфимию: больно стар и безобразен был он для семнадцатилетней княжны, вот та и завела себе полюбовника. И нынче не торопится идти в монастырь потому, что завёлся у неё, дескать, сердечный друг. С ним милуется по ночам. Конечно, вслух это не говорили — как-никак, дочь Мономахова, да ещё и вдова с малым сыном, — но люди на то и люди, чтоб разное болтать.
Впрочем, если бы кто не спал эту ночь и гулял возле княжьего сада, наверняка поверил бы самым смелым бредням. Ибо в глухую полночь отворилась дверка, и княгиня Евфимия выпустила из своего терема парня!
Жизномирич упал ей в ноги, касаясь лбом подола летника.
— Век за тебя буду Бога молить, княгиня, — шептал он.
— Беги, беги. — Евфимия пугливо озиралась по сторонам. — Увидят ещё, не ровен час!.. Коня-то сумеешь добыть?
— Добуду.
— Беги!
Где-то протяжно закричал сторож на стене — перекликались дозорные. Вспугнутый криком, Валдис вскочил на ноги и ринулся прочь.
4
Весть о воцарении Владимира Всеволодовича Мономаха и венчании его царём птицей облетела Русь. Одни узнали об этом раньше, другие — позже. Обрадовались Мономашичи — Ярополк и Андрей, Юрий и Вячеслав. Старый Давид Святославич только вздохнул — он давно уже не верил в то, что Святославичам удастся вернуться на золотой стол. Стиснул кулаки, но запрятал досаду поглубже Ярослав Святославич Муромский. Спокойно приняли эту весть братья Ростиславичи и Всеволодко Городенский. Но были и те, кто возмутились. Одним из них был Ярославец Святополчич Волынский.
Весть пришла через жену, молодую Елену Мстиславну. Ближний человек её отца донёс весть до Волынской княгини, и молодая женщина со всех ног бросилась на половину мужа.
— Ярослав! — воскликнула она, появляясь на пороге мужниной светлицы. — Ведаешь ли, какая на Руси радость?
Ярославец тоже получил весть — от иудеев, которые были дружны с его отцом и не забывали сына. Мрачен и задумчив сидел он у окна, размышляя о будущем, и возглас жены отвлёк его от тяжких дум.
— Чего примчалась? — напустился он на жену. — Делать тебе нечего, что по терему как угорелая носишься?
Елена побледнела, отшатнулась, но осталась на месте.
— Князя киевского царём русским назвали! — сказала она. — Патриарх из Византии приезжал — прислал дары и венец царский!
— И что? Мне из-за этого велишь пир горой устроить и весь Владимир-Волынский поить-кормить?
— Но ведь радость...
— Кому? Коту радость — мышам слёзы! Дура ты, баба! Дура и есть! Нешто тебе бабским твоим умом понять, чего сотворилось?
— Как же не понять! — обычно Елена не перечила мужу, зная его тяжёлый нрав, но сегодня осмелела. Как-никак, ведала, чьего она рода. — Князь киевский царём Руси стал!